Разница между современными Прибалтикой и Беларусью проявляется в том, что все белорусские заводы живы и белорусские бренды сегодня на рынках и на слуху. Люди покупают газовые плиты «Гефест» и холодильники «Атлант», каждый третий карьерный самосвал и каждый четвертый трактор в мире выпускаются на БелАЗ и МТЗ «Белорус». Беларусь – это страна-аномалия Восточной Европы: если во внутренней политике белорусская аномалия проявилась в недопущении к власти националистов, а во внешней в отказе идти в Евросоюз и НАТО, то в экономике – в сохранении крупной промышленности.

Зато Прибалтика свою промышленность уничтожила. Советская Прибалтика была для Советского Союза аналогом «кремниевой долины»: продукция прибалтийского экономического района обеспечивала СССР бытовыми электросчетчиками на 80%, телефонными аппаратами на 53%, вагонами на 30% и радиоприёмниками и магнитофонами на 23%. Не просто промышленный, а высокотехнологический промышленный регион: Прибалтийские ССР поставляли наукоёмкую дорогостоящую продукцию. Сегодняшние Литва, Латвия и Эстония поставляют в основном продукты питания и дешевую рабочую силу.

И Беларусь, и Прибалтика после коллапса социализма и распада СССР столкнулись со структурным экономическим кризисом. Но в Беларуси оставшаяся после Союза крупная промышленность была осознана как национальное достояние, а её сохранение стало национальной стратегией. Александр Лукашенко пришел к власти на простом обещании «запустить заводы».

Для возрождения промышленного производства Беларусь в середине 1990-х годов отошла от стандартного пути реформирования бывших социалистических стран. Была заблокирована приватизация крупных предприятий, фабрики и заводы в условиях кризиса получили финансовую поддержку от государства. Государственный сектор сохранил доминирующие позиции в экономике.

При этом в работу белорусской промышленности были привнесены рыночные механизмы, в стране был разрешен частный бизнес, которому созданы все институциональные условия для развития. В результате согласно докладу Всемирного банка 2016 года, Беларусь входит в десятку стран мира по проведению реформ, благоприятных для бизнеса, а в рейтинге простоты ведения бизнеса Doing business занимает 37 место из 190 стран.

Беларусь, пусть не сразу, а только после прихода к власти Лукашенко пошла по тому самому китайскому пути, на который не смог встать весь Советский Союз.

Обе страны отказались идти против человеческой природы и бороться с частной собственностью, однако «контрольный пакет» в экономике остался за государством. Большая промышленность Белорусской ССР не была передана в частные руки в 1990-е годы и прошла программу технологической модернизации в 2000-е, оставаясь госсобственностью, и теперь, опровергая все догмы о неэффективности государства, как собственника, является конкурентоспособной на рынке.

Причем не только на внутреннем и даже не только на российском: на минских заводах «Атлант» и «Горизонт» производят холодильники и телевизоры под брендами известных западных производителей, которые экспортируются в Западную Европу. Экспорт наукоемкой промышленной продукции в Западную Европу — это явление не только для постсоветских республик, но и для всей Восточной Европы.

В 90-годы эта Беларусь бросила все силы на сохранение своего индустриального потенциала и теперь может поставлять на внешние рынки бытовую технику и продукцию машиностроения, а не гастарбайтеров.

Другие постсоветские республики в 90-е годы бросали силы на уничтожение большой промышленности, в результате все различия между ними сейчас сводятся к тому, что европейская Прибалтика поставляет чернорабочих в Европу, а только стремящиеся в Европу Молдавия или Грузия — в Россию.

В Минске же после 11 вечера пустеют улицы — редкая для двухмиллионного города картина. Опять же, это связано с тем, что все советские заводы выжили и работают — именно они формируют ритм жизни белорусской столицы.

«Хочется еще раз подчеркнуть: в середине 90-х годов Беларусь не отказалась от рыночных реформ, но проводила реформы иного типа, чем остальные постсоветские страны. Беларусь проводила реформы, но они имели целью сохранение и развитие крупной промышленности, а не малого и среднего бизнеса при продаже остатков крупных заводов иностранным инвесторам, как произошло в странах Балтии, Польше или Венгрии», — пишет белорусский политолог, директор Центра проблем европейской интеграции (Минск) Юрий Шевцов. По мнению Шевцова, ключевым условием успешности белорусских реформ стала ориентация на Россию: «В 90-х годах Беларусь попробовала разные варианты. Закрепиться на рынках, расположенных за морем. Выстроить независимую от России систему получения сырья из региона Каспия и Персидского залива, опираясь на прибалтийские порты (Балтийско-Черноморский коллектор). Переориентироваться на европейский рынок. Но при всех этих вариантах Беларусь гарантированно теряла основную часть своей промышленности, что было хорошо видно по тенденциям начала 90-х годов. Единственным путем сохранения крупной промышленности оказалась однозначная ориентация внешнеэкономической активности Беларуси на Россию».

По меркам Восточной Европы и постсоветского пространства сохранение индустриальной модели экономики на фоне всеобщей деиндустриализации – это действительно экономическое чудо.

Среди постсоциалистических стран региона схожая с белорусской экономическая история была только в Чехии (характерно, что в Чехии тоже не смогли закрепиться у власти националисты), сохранившей статус одной из самых развитых европейских стран с преобладанием крупной индустрии в структуре экономики.

Чехия сумела спасти, адаптировать к рыночной экономике и модернизировать оставшееся после социализма производства в первую очередь за счет стратегического сотрудничества с Германией: соседство с одной из крупнейших экономик мира и преодоление застарелой, исторически обусловленной вражды с немцами позволили чехам сохранить рабочие места, избежать массовой трудовой миграции населения и, как следствие, сохранить потенциал для развития, которого, для сравнения, потеряла соседняя Словакия.

Чешский опыт позволил экономистам расширить пространство применения термина «финляндизация»: под ними стали понимать не уникальную модель взаимодействия Финляндии с Советским Союзом, а общую ситуацию, когда малое государство получает условия для экономического рывка за счет стратегического партнерства с большой соседней страной, приобретая взамен на отказ от застарелей исторических распрей и политических разногласий большой гарантированный рынок сбыта и ресурсы для экономического развития. Чехия и Германия, Дания и Германия, Норвегия и Швеция, Беларусь и Россия.

Беларусь — это единственная из постсоветских республик, которая пошла по пути финляндизации, причем в гораздо более ярко выраженной форме, чем сама Финляндия после Второй мировой войны.

Не просто нейтралитет, а союзное государство с Россией и участие во всех проектах экономической реинтеграции постсоветского пространства. Не просто дружеские отношения с соседней страной, а позиционирование себя частью русского народа, не желавшего распада СССР, но теперь развивающегося в рамках альтернативного государственного проекта. Не просто забвение старых обид, а общая с Россией историческая политика с культом Великой Отечественной войны в основе.

При этом, безусловно, то же, что было у Финляндии, извлечение максимально возможной экономической выгоды от союза с Россией.

Уязвимость такой модели развития та же, что была у сотрудничавшей с Советским Союзом Финляндии. После коллапса социалистической экономики и развала СССР Финляндия пережила такой экономический кризис, что с ним может сравниться кризис того же периода в бывших советских республиках.

Белорусская экономика под влиянием кризиса в России и Украине 2014-2015 годов тоже переживает тяжелые времена: не такие тяжелые, как финская после распада СССР, но похожие. Тем не менее Финляндия сегодня является полноценной скандинавской страной с инновационной экономикой, растущим населением и очень высоким уровнем жизни. Секрет ее успеха оказался не в том, что Москва по льготным ценам продавала Хельсинки сырье и за копейки покупала у Хельсинки промышленную продукцию, а в том, что Финляндия оказалась эффективным обществом, модель развития которого оказалась способной преодолеть кризис.

Беларусь — это тоже эффективное общество. У нее всегда хватало проблем и сейчас их много, но у этой страны сохраняется потенциал для роста.

Главный вывод из четверти века постсоветского развития Беларуси состоит в том, что эта страна сохранила потенциал для развития: при всех ее многочисленных трудностях, в стратегическом отношении у Беларуси сохраняются все шансы преодолеть эти трудности и расти.

Крайне вульгарны и примитивны в этой связи объяснения, что вся модель экономического развития республики основана на спонсорстве, оказываемого ей за союзнические отношения Россией.

Во-первых, сохранить и развивать все экономические связи с рынками на Востоке — это был выбор, который белорусское руководство сделало, тогда как другие бывшие советских республики от этого выбора отказались.

Во-вторых, и в-главных, мало получить деньги, куда труднее их эффективно освоить. Беларусь за 20 лет не стала коррупционной черной дырой, в которой бесследно пропадают российские деньги. Объяснять ее нынешнее развитие льготными российскими тарифами на нефть и газ — явное упрощение действительности. Белорусская модель состоялась, потому что выбор такой модели был выбором здорового общества.

Поэтому эта страна может вырваться из общей для стран Восточной Европы тенденции к архаизации и деградации.

У соседних Латвии и Литвы шанса на это уже нет. В стратегическом отношении это вымирающие страны с рекордными в мировом масштабе темпами депопуляции. Население Латвии и Литвы за постсоветский период только по официальным данным, не учитывающим скрытую эмиграцию, сократилось на четверть и, по прогнозу Еврокомиссии, в ближайшие десятилетия сократится еще больше, чем на треть.

Прибалтика свою экономическую модель выстроила на конфликте с прошлым: на отторжении собственной истории и экономики. Такой подход стал одной из главных причин уничтожения промышленного потенциала Литвы, Латвии и Эстонии.

Прибалтийская деиндустриализация – результат соединения объективных причин разрушения производства с осознанными усилиями прибалтийских элит в этом направлении. Советские (и досоветские) заводы, доставшиеся в наследство Литве, Латвии и Эстонии, были нерентабельны, энергозатратны, нуждались в оптимизации управления, технологической модернизации и последовательной государственной политике, направленной на их сохранение в условиях рыночной экономики.

Рижский государственный электротехнический завод в советские годы и сегодня. Коллаж — Newsland.com.

Но никакой государственной политики правительства Литвы, Латвии и Эстонии не проводили: власти этих стран умыли руки, вручив судьбу предприятий «невидимой руке рынка». Национальное производство не принималось в расчет при разрыве хозяйственных связей с постсоветским пространством, создании зоны свободной торговли с ЕС, вступлении в ВТО. Вильнюс, Рига и Таллин не лоббировали интересы своего производители во время переговоров о членстве в ЕС, как это делали чехи и поляки – они готовы были вступить в Евросоюз на каких угодно условиях (см. Глава 3).

Промышленные предприятия из-за такой политики оказались обречены на гибель в условиях глобального рынка. Их изначальную неконкурентоспособность сделали непреодолимыми потеря рынков сбыта на востоке, утрата связей с предприятиями-смежниками и заполнение внутреннего рынка качественной и дешевой продукцией транснациональных корпораций.

К этому добавлялась системная работа собственных правительств по добиванию большой индустрии.

Пришедшем к власти в Прибалтике националистам были невыносимы «советские монстры»: гигантские фабрики и заводы рассматривались ультраправыми не иначе как «наследие оккупации», от которого они обещали избирателям избавляться еще во время борьбы за восстановления независимости в позднюю перестройку.

Обретя всю полноту власти, националисты немедленно принялись за исполнение своих обещаний. Их подталкивало еще и то, что в рабочих коллективах фабрик и заводов были сильны левые, просоветские настроения, к тому же промышленность была сектором экономики, в котором было занято наибольшее количество русскоязычных. Профсоюзы могли стать основой для политической самоорганизации просоветского населения и бросить вызов формирующейся этнократии.

Поэтому прибалтийские правительства в своих усилиях по ликвидации «наследия оккупации» доходили до шагов, направленных непосредственно на уничтожение предприятий. Правительство Латвии, например, за годы реализации телекоммуникационной реформы, отдавало все подряды западным фирмам, не дав ни одного заказа латвийскому заводу ВЭФ, созданному первым латвийским правительством на первом году существования Латвийской республики (1919) как раз для коммуникационной реформы. Неудивительно, что от легендарного завода, на котором трудились 20 тысяч человек, ныне остались пустыри и развалины.

Еще одной причиной разрушения прибалтийской промышленности была политика Брюсселя, в котором были сильны лоббисты западноевропейского крупного бизнеса, незаинтересованного в том, чтобы после вступления в ЕС постсоциалистических стран у их спонсоров появлялись конкуренты на востоке.

Поэтому тем странам Центральной и Восточной Европы, которые не были готовы отстаивать свои национальные интересы (к таковым безусловно относились страны Прибалтики), делалось «предложение, от которого невозможно отказаться»: вступление в ЕС в обмен на отказ от национального производства.

В случае Литвы, Латвии и Эстонии, правящие националисты которых сами были заинтересованы в уничтожении и уничтожали «советских монстров», такое предложение было принято, не раздумывая.

Классика жанра – ликвидация Литвой Игналинской АЭС. В атомной энергетике на действия Еврокомиссии влияет французское атомное лобби, которое после большого расширения ЕС 2004 года по понятным причинам не было заинтересовано в конкуренции с «Росатомом» на едином европейском рынке. Поэтому Евросоюз вынудил несколько бывших социалистических стран, включая Литву закрыть свои АЭС советского производства. В каждом случае это объяснялось разными соображениями: пугали параллелями с Чернобылем и необходимостью сотрудничать с «Росатомом». Хотя, скажем, Финляндия вошла в состав Евросоюза в 1995 году с действующей советской АЭС «Ловииса», которая работает до сих пор и является одним из столпов экономики Суоми – страны-донора ЕС.

Однако Хельсинки в Евросоюзе в привилегированном положении, а вот Вильнюс Еврокомиссия буквально поломала через колено, вынудив закрыть атомную станцию, несмотря на многочисленные просьбы литовского правительства, доказательства экспертов, свидетельствовавших о безопасности Игналинской АЭС, и даже всенародный референдум, на котором большинство литовцев высказались за сохранение атомной станции.

Самый резкий контраст между положением Прибалтики в Евросоюзе и положением Беларуси в Союзном государстве и ЕАЭС: Брюссель вынудил литовцев закрыть атомную станцию, лишив Литву одной из основ для самостоятельного экономического развития, а Москва белорусам атомную станцию строит, создавая тем самым фундамент для самостоятельного экономического развития Беларуси.

И Беларусь, и Прибалтика извлекают дивиденды от интеграционных проектов, в которых они участвуют, но эти дивиденды принципиально различны. Союзное государство с Россией позволило Беларуси сохранить индустриальную экономику: поставки российских энергоресурсов по внутренним ценам и гарантированные рынка сбыта в России поддерживали белорусское производство, сохраняли рабочие места и удерживали население от трудовой миграции.

Евросоюз сначала разрушил прибалтийское производство, лишив Литву, Латвию и Эстонию возможности самостоятельного экономического существования, а затем перевёл страны Балтии на «искусственное дыхание» прямых и косвенных дотаций из еврофондов. В результате главным бонусом от европейской интеграции для Прибалтики оказалась свобода перемещения по ЕС: если бы не единый европейский рынок труда, то безработным в Прибалтике был бы каждый второй, а так сотни тысяч трудовых мигрантов уехали работать в Западную и Северную Европу. Для большинства этих людей «европейский выбор» их стран оказался благом, вот только сами страны Прибалтики с потерей половины трудоспособного населения стратегически подписали себе смертный приговор.