Сегодня всё чаще мы перечитываем страницы истории. Всё внимательнее приглядываемся к личности тех, кто эту историю делал. Одной из таких личностей был Кастусь Калиновский. С его именем связана вторая попытка окатоличивания белорусских земель.

После захвата германскими варварами Рима и раздела Римской империи на Западную и Восточную (Византию) начинается период попыток подчинения Западом Византии и других государств. Для этого Рим, объявив себя католическим, т. е. вселенским, начал крестовые походы на все нации и народы, в том числе и на православные. В начале своих крестовых походов на восток Ватикан с помощью германских орденов окатоличил поляков, а затем чехов, уничтожив их православную самоидентификацию. Так Польша становится главным инструментом экспансии Рима на восток.

Апофеозом этих завоеваний Запада стало подчинение путём унии 1596 г. православного населения Великого княжества Литовского, вошедшего в Речь Посполитую. Теперь бывшие православные белорусы становятся католиками восточного обряда и подчиняются Риму.

Так в Беларуси, в краю монахини Анастасии (в свете — Рогнеда) и сына её Изяслава (крестившего полоцкие земли в 992 г.) от равноапостольного Владимира, святых князя Фёдора Острожского и матери нашей Ефросиньи, воцаряются крестоносцы Ватикана.

После разделов Речи Посполитой и возвращения белорусских земель под руку православного монарха у помнящего о своих духовных корнях народа появилась возможность вернуться в лоно православной церкви. Что и случилось трудами митрополита Иосифа Семашко в 1839 г. «Отторгнутые насилием (1596 г.) воссоединены любовью (1839 г.)».

Для правивших на этих землях уже несколько веков католиков это было неприемлемо.


Одним из выразителей неприятия православия на белорусских землях был Винсент К. Калиновский.

Для Калиновского это была национально-религиозная борьба польского народа. Девиз Калиновского: «Польское дело — это наше дело, это дело свободы».

Так примерно оценивали Калиновского современники: «Прекрасный стан, хоть, на несчастье, искривлённый чужим влиянием, — писал Гейбтор. — С самых последних слов Калиновского (перед казнью) видно было, что он был не только польский мятежник, но чадо всемирной революции».

Что особенно показательно в обращениях Калиновского — это безапелляционный тон.  Наш деятель считал, что целиком знает, в чём заключается народное счастье и как его добиться. В его представлении народ необразован и забит, вот и не понимает своей выгоды; нужно ему показать на его забитость («Вы сегодня дурные, как овечки»), чтобы он доверился «свядомым», которые поведут его к лучшей доле. Не слишком ли знакомая картина? «Мы мужики, братья ваши, мы вам будем говорить целую правду, только слушайте нас».

В третьем номере «Мужицкой правды» отмечалось, что человек свободен только тогда, когда без преград признаёт ту веру, которую признавали его родители, деды, прадеды. Сам Калиновский был выходцем из шляхетской католической среды.

О православном прошлом Белоруссии Калиновский знать не хотел. И верой белорусского народа Константин определил унию. Очень важным он считал оторвать народ от «московского» православия.

И смысл этих слов уточняется в шестом номере: «Не один уже, может, забыл, что отец его был ещё справедливой веры, и никогда уже не вспомнит то, что его повернули на схизму, на православие, что он сегодня, как та собака, живёт без веры и, как собака, умрёт чёртом в пекле!!! О безумные, горе такому человеку! А когда мы будем делать так с Богом, то что же Бог наивысший с нами сделает? Отдаст в огонь на вечные муки, будут черти душу нашу на куски рвать, а смола в животах кипеть будет? Узнаешь тогда своё горе, но в пекле уже поздно будет, не получишь прощения тогда уже справедливого Бога, и мукам твоим никогда конца не будет.

Теперь спрашиваю вас, безумные, кто же нам эту беду принёс и что сделать нужно, чтобы мы были счастливы и на этом, и на том свете?

Наделал нам эту беду, безумные, царь московский, это он, перекупив многих попов, велел нас в схизму записать, это он платил деньги, чтобы мы переходили только в православие, и как этот антихрист отобрал у нас справедливую униатскую веру и погубил нас перед Богом навеки; а сделал это для того, чтобы мог нас без конца драть, а Бог справедливый не имел над нами милости…

Свидетельствуют люди, что святой отец из Рима прислал уже к нам своё благословение (но его москаль останавливает), говорит, что пришлёт ксендзов, что будут принимать в униатскую веру. Тогда, безумные, кто только верит в Бога… пускай сейчас покидает схизму и переходит на правдивую веру дедов и прадедов. Потому кто не перейдёт на унию, тот схизматиком останется, тот, как собака, сдохнет, тот на том свете огненные муки терпеть будет».

«Делая подобные заявления, — пишет В. Косберук, — Константин Калиновский воспринимал больше всего мрачные идеи религиозного фанатизма и нетолерантности последних двух столетий былой Речи Посполитой, в которой против православия велась беспощадная война на уничтожение и ликвидацию».

«Вообще, не трудно себе представить, — замечает дьякон Сергий Утрата, — что было бы, если бы "Яська-хозяин из-под Вильни" со своими однодумцами завоевал власть, и как бы чувствовали себя православные, которых К. Калиновский, "сын белорусского народа", ставил на один уровень с собаками». Показательно и то, что в этом номере Константин называет себя «мужиком униатской веры», на самом деле оставаясь западным католиком. Униатская вера тут подаётся как народная, белорусская, хотя даже молитва «Троица» написана на польском языке.

Подчёркивая духовные истоки белорусского народа, его исторические корни, Калиновский предлагает своё видение истории христианства в Белоруссии: «С дедов и прадедов была у нас униатская вера, это значит, что мы, будучи греческой веры, признавали за наместников Бога святых отцов из Рима. Царям московским и это стало завидно, для этого, сковав в Москве греческую веру, а сделав её царской, что называется православием, и нас оторвали от правдивого Бога и вписали в схизму поганую». По этому случаю комментатор замечает: «В действительности православие и было "греческой верой". Не желал бы я, чтобы у нас нашёлся подобный "историк-апологет" православия…

Говоря о некоей социальной справедливости, он постоянно призывает к изменению веры: «Человек свободен, когда имеет кусок своей земли, за которую ни  оброк не платит, ни на панов не служит, когда платит небольшие налоги — и то не на царские конюшни, псарни, а на нужды всего народа, когда не идёт в рекруты чёрт знает куда, а идёт защищать свой край тогда только, как неприятель придёт, когда делает то, что ему нравится и что не ущемляет ближнего и славы божьей, и когда признает ту веру, которую признавали  его родители, деды, прадеды, Вот что свобода значит».

Для этого Калиновский предлагает использовать насилие. «Хоть и крови много пролито, но если "слово остаётся целым, чтобы поселиться между нами, то по закону наивысшего наказа без крови, без боли и без мук обойтись невозможно"». Выходит, для такой высокой цели нельзя останавливаться и перед уничтожением того же мужика, для которого всё и затевалось, если он не соглашается с взглядами Калиновского на своё счастье и остаётся по другую сторону: «Пан будет плохой — пана повесим, как собаку! Мужик будет дрянной, то и мужика повесим, а дворы их и сёла с дымом пойдут, и будет справедливая свобода». И дальше: «Потому что это сам Бог уже хочет и Пречистая Мать». Наверное, тут комментарии не нужны.

Если бы такая апелляция к Божьей санкции прозвучала раз или два, то её можно было бы отнести к «красному словцу», хоть и неудачному. Но на страницах сборника она звучит неоднократно, причём в неприемлемой для православных форме. Что это — мания? Неумышленное искажение Откровения с целью «промывки разума» безграмотных, но верующих масс? Или это явление, которое на языке восточного монашеского аскетизма именуется «прелестью» (зачарованность, состояние глубокого искушения)?

Для такой «святой» борьбы можно применять и все средства: «Ты, однако, народ, не дожидайся, а с чем можешь иди воевать за своего Бога, за своё право, за свою славу, за своё отечество. Для тебя всё можно: нож, топор, яд — это твои способы, потому что за тобой… не признают право самообороны, поскольку тебе ничего нельзя». Это не просто слова. То же самое мы читаем и в одной инструкции для повстанцев: «Все средства уничтожения вражьих сил хороши и должны быть использованы». Даже комментатор при всей симпатии к своему герою замечает: «Тут есть что-то от небезопасной вседозволенности, от пресловутого "цель оправдывает средства"». Калиновский объясняет эту вседозволенность полной бесправностью народа. Построен интересный силлогизм: «Тебе всё можно... потому что тебе ничего нельзя». Только нужно ещё добавить, что как раз Калиновский не признавал права самообороны за своими товарищами…

Когда бы все эти инструкции и распоряжения применялись в полной мере, на Белой Руси царствовал бы кровавый хаос. Как писал генерал Ратч, в руках которого находились ценные материалы о восстании, «они хотели поднять всё население к бунту… разжечь страсти и системой самого свирепого террора принудить народ ринуться в мятеж, надеясь, что, если однажды вогнать его в простолюдинов, страх ответа перед законом и пробуждённые кровожадные страсти поведут дело сами собой до поставленной цели». Да и как же иначе, когда она просто должна быть достигнута любой ценой, ибо «от нас зависит, может, не только наше будущее, но и судьба мира».

Опасность такого подхода понимал и сам Калиновский. Но остановиться уже не мог. Пути назад отрезаны. Бросить всё и уехать за границу что-то не позволяло. Оставалось одно — бороться до конца, любым способом вынуждать народ примкнуть и погибнуть или победить. В итоге появляется повстанческая инструкция, которая ярко показывает свой «народный» характер. Согласно этой инструкции, каждый командир отдельного повстанческого отряда является «хозяином (паном) жизни и смерти всех своих подчинённых». В контролируемых местностях он должен уничтожить предыдущую власть, запретить под страхом самой суровой ответственности платить государственные налоги, привести через священников-униатов население контролируемой территории к присяге повстанческому польскому Национальному правительству. В дополнительной инструкции требовалось, чтобы уездные комиссары не только установили тотальный контроль над действиями граждан, но и следили за их мыслями. А в тексте «Приказа от Ронда Польского…  к народу земли Литовской и Белорусской» читаем: «Этот приказ должен быть прочитан в каждой церкви и в каждом костёле, во всех сёлах и дворах к сведению всего народа. А кто этого приказа ослушается, того — или он поп, или ксёндз, мужик или пан — всякого донести до Ронда Польского, чтобы можно было позже повесить или, созвав громаду и проведя справедливый суд, без отговорок вести на виселицу! Если кто хочет обидеть людей, тот пусть сам пропадает! Обращает на себя и дата «Приказа»: «Даны... в день святого Варфоломея лета Господнего 1863». Поневоле возникает ассоциация с «Варфоломеевской ночью»

Известно, что такие заявления о «любви» к мужикам, если и вызывали реакцию, то противоположную ожидаемой. А без поддержки селян повстанцы долго держаться не могли. Сопротивляться до последнего принуждали ненависть к «москалям» (православным Московского патриархата) и (в ещё большей мере) чувство безысходности. Многие понимали, «что отдают свою жизнь напрасной цели». Остатки восстания держались на энтузиазме Константина Калиновского. И потому его арест означал фактически конец драмы...

Выше предоставленные размышления — не более чем попытка взглянуть на образ К. Калиновского с религиозно-моральных позиций и поставить под сомнение один из стереотипов белорусской историографии. После анализа материалов событий 1863 года не удивляешься, что голос Калиновского остался почти не услышанным народом. Ничего, кроме смуты и разрушения, восстание не несло. Путь, выбранный Калиновским, вёл в тупик, к «недосягаемой земле, откуда нет возврата», «Геенне огненной».