Конкурентоспособность — явление многогранное и, как правило, связанное с конкретным товаром или предприятием. В последние десятилетия, однако, оно всё чаще становится предметом сравнительных исследований и приобретает отчётливо выраженный макроэкономический характер. Действительно, если на микроуровне конкурентоспособность отражает возможность конкурировать на определённом рынке, то на макроуровне речь идёт о статусе всей национальной экономики в международном разделении труда, своего рода макроконкурентоспособности. При этом если для макроэкономики и экономической теории в целом характерны две крайности — совершенная конкуренция и монополия, то концепция макроконкурентоспособности предполагает своего рода анализ «оттенков серого» — множества факторов, определяющих способность повышать уровень жизни всего населения путём эффективного распределения ресурсной и технологической ренты.

Макроконкурентоспособность — это не просто высокие абсолютные показатели национального дохода, достигнутые в ходе десятилетий экономического роста, но и их устойчивость в крайне неблагоприятных внешнеэкономических условиях.

В качестве примера здесь можно сослаться на Исландию, лидера многих рейтингов до 2008 года, которая стала, пожалуй, первой суверенной «жертвой» мирового финансово-экономического кризиса, но довольно быстро справилась с его последствиями и осталась если не на самой вершине, то в первых десятках всё тех же рейтингов десятилетие спустя.

Как правило, такого рода устойчивость обеспечивается диверсификацией движущих сил экономического роста, максимально возможным расширением его базы и политически справедливым (а не только экономически эффективным) распределением результатов. В широком понимании макроконкурентоспособность также можно рассматривать как интегральный показатель сравнительной эффективности различных социально-экономических моделей в международном разделении труда. В то же время, по мнению некоторых экономистов, в особенности неолиберального толка, макроконкурентоспособность есть не что иное, как «поэтическая», по словам нобелевского лауреата П. Кругмана, подмена понятия производительности труда и исходит из неверного, на их взгляд, представления о международной торговле как о некоем соперничестве между странами, тогда как в их понимании такого соперничества не может быть по определению.

С микроэкономической точки зрения это действительно справедливо — в любой стране найдутся предприятия и целые отрасли, способные, по мнению ещё одного американского нобелевского лауреата в области экономики М. Фридмана, занять своё место на мировом рынке, даже если их производительность будет ниже, чем у конкурентов из других стран. Однако в контексте макроконкурентоспособности успех отдельных производителей или даже отраслей хоть и важен сам по себе, но может совершенно не способствовать повышению жизненного уровня в целом по стране. Например, успешное развитие горнодобывающих и сельскохозяйственных отраслей в развивающихся странах, в особенности африканских, не способствует их макроконкурентоспособности, т. к. не связано с эффективным распределением ресурсной и тем более технологической ренты и по большому счёту не влияет на уровень жизни. Так, во всём мире популярны южноафриканские вина, но сезонные сборщики винограда на бесчисленных плантациях этой одной из самых развитых африканских стран могут зарабатывать не более нескольких долларов в день, и это неудивительно, если учесть, что уровень безработицы в ЮАР составляет около 30%, а уровень бедности — от 20% до 50%, по оценкам Всемирного банка.

Схожим образом, продавая недорогие пиломатериалы, изготовленные на устаревшем оборудовании по традиционной технологии, небольшой белорусский лесхоз или частная пилорама могут долгое время считаться вполне конкурентоспособными на местном уровне, но если бы все лесные ресурсы страны использовались подобным образом, очевидно, пользы для национальной экономики в целом от этого было бы немного. Точнее, она была бы пропорциональна добавленной стоимости, генерируемой в такого рода производственных процессах, и вряд ли бы соответствовала потенциалу современной лесной промышленности. Более конкретно осенью 2017 г. об этом высказался председатель концерна «Беллесбумпром» Юрий Назаров во время онлайн-конференции на сайте БЕЛТА: «Так, средняя цена 1 куб. м древесного техсырья лиственных пород (ольха, осина) — примерно 13 долларов. Можно изготовить 1 куб. м плиты ДСП (на это пойдёт 1,65 куб. м древесины) и продать, получив от 90 до 120 долларов. Для производства 1 т сульфатной целлюлозы хвойной требуется 5,6 плотных куб. м древесины — сосновых балансов. 1 кубометр этого сырья сегодня можно продать в среднем за 17 долларов, соответственно 5,6 куб. м — за 95,2 доллара. Но, переработав их в 1 т целлюлозы, мы получаем за неё выручку в 600 долларов. А если взять ценную породу древесины, например, дуб, и переработать её не в доску, а в мебель, на 1 кубометре мы получим до нескольких тысяч долларов».

Нельзя не отметить, что макроконкурентоспособность часто ассоциируют и с более низкими издержками, в частности заработной платой. Особенно характерно это для бывших соцстран, которые встали на путь радикальных социально-экономических преобразований в конце 1980-х годов. Считается, что чем ниже уровень зарплат в конкретной стране, тем более конкурентной будет её продукция на международных рынках и тем более привлекательной она будет для иностранных инвесторов, традиционно рассматриваемых как основных доноров капитала и новых технологий. Причём это мнение типично как для тех стран, которые стали членами Европейского союза, так и в ЕАЭС. Например, в сентябре 2012 г. профессор Вильнюсского университета Р. Лазутка в интервью информагентству Delfi открытым текстом утверждал, что низкие зарплаты являются одним из конкурентных преимуществ литовской экономики: «Наши зарплаты очень низкие, и для конкурентоспособности это хорошо (…) По гибкости зарплат мы находимся на восьмом месте, зарплаты у нас очень легко снижаются».

Схожий подход, по мнению британского экономиста П. Гоуэна, был присущ и Венгрии в процессе её вступления в ЕС, но, по сути, он был выгоден только иностранным корпорациям и превратил эту страну в «зависимую периферию». Популярен он и в России — из специального исследования её Центрального банка «Валютный курс и конкурентоспособность экономики» можно сделать вывод о том, из-за девальвации рубля создавать производства в России сейчас менее затратно, чем в Китае, не говоря уже о странах Европы, и именно валютный курс позволяет России сохранять конкурентное преимущество на глобальном рынке труда. В то же время ещё десять лет назад, в самый разгар мирового финансово-экономического кризиса, авторы известного швейцарского Доклада о глобальной конкурентоспособности утверждали, что «низкие зарплаты могут свидетельствовать [как раз] о низкой конкурентоспособности, а не о конкурентных преимуществах. Высокие [же] зарплаты, если они подкрепляются высокой производительностью, означают отличное соотношение издержек для бизнеса в конкретной стране».

Как уже было отмечено, макроконкурентоспособность определяется множеством факторов, не все из которых являются измеримыми, но недооценка которых чревата негативными последствиями в долгосрочной перспективе. В своем анализе различных взглядов на концепцию макроконкурентоспособности в качестве наиболее ярких примеров неизмеримых факторов венгерский экономист М. Чат выделил «уровень коррупции, силу социального капитала, деловую этику, социальную ответственность лидеров, ценности общества, а также качество и прозрачность политики правительства». По его мнению, если для экономической политики конкретного государства присуще должное внимание неизмеримым компонентам макроконкурентоспособности и их взаимодействию с такими «типичными измеримыми факторами», как капитал или технологии, то она выбирает так называемый «второй путь», характерный для наиболее успешных стран мира. Если же власти понимают под макроконкурентоспособностью прежде всего дешёвый труд или недорогие факторы производства в целом, то это «первый путь», по сути, в никуда.

Наиболее важным из так называемых неизмеримых факторов макроконкурентоспособности можно считать социальный капитал — высшую степень развития общественных отношений, при которой обеспечивается максимальная реализация созидательного потенциала каждого человека в любой сфере жизнедеятельности.

В современной системе международного разделения труда в данном случае нет ничего случайного: научно-технический прогресс, с одной стороны, и социальная модернизация, с другой, трансформировали не только представления о труде, но и принципы оценки результатов экономического развития. Основное значение сейчас представляет добавленная стоимость, а то, как она генерируется — в процессе товарного производства либо же путём предоставления услуг или как доход от капитала (инвестиционной деятельности), патентов и т. п., становится менее существенным. При этом наибольшие объёмы добавленной стоимости создаются там, где были пройдены ключевые этапы развития и накоплен наибольший объём не только финансового, но и социального капитала. Как следствие, именно способность генерировать социальный капитал в наибольшей степени и определяет уровень макроконкурентоспособности. Но такая способность не возникает просто так, а является результатом сложных и, как правило, последовательных социальных процессов:

  • переход от кочевого к оседлому образу жизни, развитие земледелия и зарождение материальной и духовной культуры на основе коллективистских принципов;
  • становление городов и формирование новой роли индивидуума в общественных отношениях, её укрепление в процессе урбанизации и промышленной революции в рамках капиталистической системы;
  • наконец, научно-техническая революция и модернизация всех форм жизнедеятельности на основе гармоничного сочетания коллективистских и индивидуалистических принципов.

Очевидно, что чем раньше и интенсивнее пройдены указанные выше этапы, тем более благоприятными на конкретной территории будут условия для формирования, закрепления и отдачи от социального капитала, своего рода его институционализации. В большинстве случаев это имело место в странах Западной Европы и тех колониях, где местные сообщества были вытеснены западноевропейцами. В послевоенный период их опыт был успешно эмулирован в отдельных восточноазиатских странах, но для большинства бывших соцстран, в том числе и партнёров по евразийской интеграции, проблема институционализации социального капитала остаётся практически такой же актуальной, как и на начальном этапе трансформации, особенно там, где она имела шоковый, а не эволюционный характер.

Видимой частью айсберга социального капитала является социальная сфера — общественное благо, обеспечивающее сбор, обработку и передачу информации, которая при наличии соответствующей материальной и институциональной инфраструктуры может использоваться для создания и продвижения инноваций как важнейшего фактора макроконкурентоспособности. Современная социальная сфера — это сложная система с множеством составляющих (подсистем), многие из которых тесным образом связаны как сами с собой, так и с ключевыми подсистемами национальной экономики, в особенности промышленной и финансовой.

Для макроконкурентоспособности важны абсолютно все составляющие социальной сферы — недооценка хотя бы одного из них подобна выемке фундаментного блока и чревата нарушением социальной устойчивости общественной конструкции, которое может проявиться только под воздействием серьёзного кризиса. Тем не менее, учитывая особенности развития как каждого отдельного человека, так и любого общества, можно предположить, что наиболее важными из всех подсистем социальной сферы являются здравоохранение и образование — её базис и надстройка, а также наука — вершина последней. Именно они определяют способности человека не просто воспроизводить уже существующие общественные отношения, но и создавать и внедрять инновации, улучшающие жизненные стандарты всего общества, — важнейшее условие макроконкурентоспособности в современной конфигурации международного разделения труда.

В условиях новой индустриализации, о которой часто говорят как о третьей или четвёртой промышленной революции, или Industrie 4.0, очевидно, что среди множества осязаемых факторов макроконкурентоспособности ключевым может быть уровень промышленного развития. Действительно, ведь не зря же развитые страны до сих пор определяются приставкой «промышленно» развитые, а их своеобразный клуб ОЭСР выделяет промышленность в качестве осевой темы при обсуждении вызовов глобализации. Именно промышленность является основным проводником новых технологий, и именно технологическая конкуренция определяет современный облик макроконкурентоспособности.

Одним из первых, кто обратил на это внимание, был автор концепции «созидательного разрушения» и критик марксизма Й. Шумпетер: «Экономисты наконец-то перестают концентрироваться исключительно на ценовой конкуренции (…) В капиталистической действительности, не похожей на положения учебников, основное значение имеет не эта, а другая конкуренция — новых товаров, новых технологий, новых источников поставок, новых типов организации… — конкуренция, подразумевающая решительные преимущества в издержках и качестве, и которая затрагивает не просто доли прибылей и производства существующих предприятий, а сами основы их существования» . Схожим образом в предисловии к Докладу о промышленном развитии за 2016 год генеральный директор специализированной Организации ООН по промышленному развитию ЮНИДО Л. Янг утверждает, что «без индустриализации невозможно развитие», т. к. «…эмпирические данные по добавленной стоимости и занятости указывают на то, что роль промышленности в экономическом развитии продолжает оставаться такой же важной, как и прежде».

В данной связи партнёры по евразийской интеграции, в особенности Беларусь и Россия, в рамках Союзного государства как своеобразного ядра ЕАЭС, всё ещё выгодным образом отличаются от абсолютного большинства стран мира, в том числе и со схожим уровнем дохода на душу населения. Индустриализация была одной из ключевых составляющих стратегии социально-экономического развития во всех странах социалистического блока, прежде всего в СССР, и несмотря на фактическую деиндустриализацию периода трансформации, промышленность по-прежнему занимает важное место в экономике евразийских партнёров, особенно белорусской. Следует, однако, отметить, что советский промышленный комплекс создавался как единое целое и распад СССР привёл к разрушению многих кооперационных связей, восстановить которые оказалось практически невозможно.

Тем не менее по мере совершенствования экономической политики на национальном уровне и интенсификации процессов евразийской интеграции происходит постепенное осознание особой роли промышленности в обеспечении макроконкурентоспособности и как залога устойчивого социально-экономического развития стран-партнёров по ЕАЭС. Например, в договоре о ЕАЭС 2014 г. появились соответствующие раздел «Промышленность» и статья 92 «Промышленная политика и сотрудничество». Коллегией по промышленности и агропромышленному комплексу Евразийской экономической комиссии, возглавляемой экс-премьером Беларуси С. Сидорским, в 2015 г. были разработаны «Основные направления промышленного сотрудничества» до 2020 г. Промышленность продолжает оставаться и одной из главных тем обсуждений в рамках заседаний Высшего госсовета Союзного государства. В июне 2017 г., например, на нём рассматривалась проблема «сохранения потенциала машиностроительного комплекса». В то же время годом ранее руководитель верхней палаты парламента Беларуси и её бывший премьер-министр (а также глава Национальной академии наук и президентской администрации) М. Мясникович отмечал: «У нас в ЕАЭС промышленная политика имеет самую слабую степень интеграции. Были бы, как говорится, хоть успехи, а ведь этого нет. Полагаю, не надо затягивать с принятием решения о единой промышленной политике ЕАЭС. Промкооперация в союзе должна быть, и главное, что она может быть выгодной» .

В условиях растущей геополитической напряжённости, в том числе и в восточноевропейском регионе, концепция макроконкурентоспособности приобретает и всё более выраженную политическую окраску. Становится очевидным, что адаптация экономических систем большинства бывших соцстран к вызовам глобализации и научно-технического прогресса не просто определяет текущий уровень благосостояния, но и само их существование в современном мире, который развивается по жёстким капиталистическим правилам.

В отличие от евроинтеграции бывших соцстран, евразийскую интеграцию в данной связи можно рассматривать как попытку самостоятельно, без контроля со стороны промышленно-развитых западных стран найти свой собственный вариант такого рода адаптации, который был бы не связан с радикальной переоценкой советского наследия.

Чтобы он оказался успешным в долгосрочной перспективе, в его основе должно быть адекватное понимание макроконкурентоспособности, делающее акцент на социальную сферу и промышленность. Именно они в наибольшей степени определяют инновационный потенциал партнёров по евразийской интеграции, а в более широком смысле — их шансы на эффективную реализацию накопленного, главным образом в советский период, социального капитала.