— Какие, на Ваш взгляд, трудовые отношения в наше время были бы оптимальны?

— Характерной чертой сегодняшнего дня является весьма оптимистическое и некритичное ожидание кардинального изменения труда, выраженное, в частности, в дискуссиях о БОДе, роли креативных профессий и т.д. При этом из виду полностью упускаются реальные проблемы капиталистического производства, например стремительный рост прекариата и общественных отношений на его основе, блестяще раскрытого Гаем Стендигом. Однако эти проблемы не решатся сами собой, и переход в посткапитализм не произойдет, минуя фазу кризиса неолиберального капитализма.

Слабость футурологического оптимизма заключается прежде всего в том, что он не учитывает или даже сознательно игнорирует отношения «власть-собственность», которые являются базисом всех социальных отношений и в рамках которых система сконструирована в пользу капитала, а не наемного труда, что в конечном счете и сохраняет актуальной анатомию капитализма Маркса, даже применительно к постиндустриальному и информационному обществу. Так, например, новые компьютерные технологии не привели к сокращению рабочего дня, но об этом предупреждал Маркс еще в индустриальном обществе. Именно поэтому отношения нового технологического уклада приведут не к социальному прогрессу, а к ухудшению до образа антиутопий.

Пролетариату и прекариату нужно быть особенно осторожными при переходе труда в новое качество, ведь посткапитализм не улучшенная стадия капитализма. Он означает переход не к антикапитализму (т.е. социализму), а в еще более худшее состояние, то что Френсис Фукуяма открыто назвал «нашим постчеловеческим будущем».

— Многие сейчас работают удаленно и возникают трудности с официальным трудоустройством, а значит - белой зарплатой и пенсией. Нужно ли это как то урегулировать и как? Будет ли область удаленного фриланса развиваться или в конечном итоге умрет из-за документальных неудобств? Насколько сейчас вообще нужны эти самые документальные «удобства»?

— Одним из главных препятствий к частной инициативе считается государство, сохраняющее контроль над экономикой и бизнесом. Однако помимо традиционной бюрократии системным врагом частной инициативы, как в лице мелкого бизнеса, так и пресловутых самозанятых граждан, являются крупные монополии. Постиндустриальное и информационное общество не сняло этой проблемы, новые интеллектуальные продукты находятся под контролем крупных монополий в виде венчурных инвестиций, поглощений, а при выходе на IPO собственность «размывается». Для неолиберального государства однако частный бизнес остается важным идеологическим жупелом, поэтому, с одной стороны, частная инициатива фактически присваивается и уничтожается, а с другой, очень много заявляется о развитии предпринимательства и стартапов. Проблема заключается в том, что выпустив контроль по тому же документообороту – он немедленно перейдет в руки частных корпораций и станет полностью непрозрачным. Именно из сферы частных супермонопий исходит главная угроза фрилансу и индивидуальным предпринимателям.

— Как, на Ваш взгляд, может проходить роботизация производства в России?

— Россия, находящаяся сегодня на периферии капиталистической мир-системы, неожиданно начала войну за место на ее полупериферии. Поэтому для России и всего постсоветского пространства наиболее актуальной проблемой является системная деиндустриализация, в условиях когда Запад всеми силами пытается сохранить свое научно-технологическую гегемонию над миром. Но в любом случае, при отсутствии альтернативного проекта, все негативные процессы роботизации будут перенесены и в российское общество, но в еще более худшем варианте.

— Будут ли значительно сокращаться рабочие места? Грозит ли россиянам из за этого безработица?

— Переход на новые средства производства или, выражаясь современным и более понятным языком, технологии всегда связан с гигантским стрессом для общества, так как меняет все общественные отношения. В XIX веке такие изменения привели к формированию класса пролетариата, который стал движущей силой социальной революции в мировом масштабе. Сегодня можно выделить два варианта развития: оптимистический и пессимистический. Даже с точки зрения классической политэкономии проблема роботизации заключается в том, что роботы не создают прибавочного продукта и не включены в систему потребления и кредита. Поэтому при ощутимом росте прибыли роботизация является стратегическим тупиком для капитала. С другой стороны, это внушает некоторый оптимизм относительно ставших ненужными масс людей, которые вынуждены будут заниматься творчеством и саморазвитием, как обещает также нам оптимистическая футурология. Капитал руководствуется прибылью, причем быстрой, поэтому в краткосрочной перспективе рост безработицы и связанный с ним социальный кризис будет усиливаться, пока процесс не станет критически опасным.

Это проблема для власти в XXI веке: человек не нужен, но удерживать массы в повиновении станет невозможно. В этом отношении система уповает на тотальный контроль с помощью больших данных, искусственного интеллекта и утилизации масс в виртуальной реальности. Если в представлениях о будущем эпохи общества прогресса второй половины ХХ века человек должен был стать хозяином машины, и главный страх был связан с восстанием машин, то в современном обществе машина становится надзирателем человека, а значит главную угрозу представляет по-прежнему революция человека, а не машины. Парадоксально, но для идеологов постчеловеческого общества, социальная революция более неприемлема и утопична, чем восстание машин. Цифровая экономика — это как раз и есть создание такой полностью прозрачной для контроля и прогнозируемой среды для масс. Старые обозначения новых явлений не должны в данном случае вводить в заблуждение относительно характера возникающих социальных отношений.

На мой взгляд, любая оптимистическая точка зрения, в рамках которой человек будет освобожден от работы и привычного рабочего дня, не учитывает мутацию самого капитализма, его переход в посткапитализм, который может зачеркнуть и обнулить классические отношения капитализма и товарного фетишизма. В этом варианте: деньги действительно перестанут иметь то значение, которое они имеют сейчас, престанут быть основой власти-собственности. Это самый худший сценарий, который будет означать, что лишившиеся работы массы перестанут быть нужными для производства и потребления прибавочного продукта и даже их экономической эксплуатации. Это новый вариант социального рабства, но уже в рамках постчеловеческого общества, то есть античеловеческих отношений на биологическом и гуманитарном уровнях. Этот процесс носит глобальный характер, и Россия не является исключением из него или субъектом сопротивления, так как пока не несет принципиальной альтернативы человечеству и прежде всего самой себе.