Стало неким общим местом среди постсоветских экономистов (выросших на работах западных, в первую очередь, американских авторов), что а) рынок свободен, и ограничения ему мешают, и б) что внешняя торговля (читай, с тем же Западом) жизненно необходима. И в самом деле, эти постулаты кажутся незыблемыми, и студенты-экономисты в вузах Союзного государства уже поколениями усваивают их.

Отсюда делается прозрачный и однозначный вывод – и Россия, и Беларусь обязаны интегрироваться в глобализирующуюся международную экономику, причем не по своим правилам и не в своих интересах. Ведь высший интерес, конечно же – стать частью «мирового сообщества», «цивилизованного мира». В этом нет никакого сомнения, как говаривал поэт Иван Бездомный у Булгакова. А в ситуации фактического возврата Холодной войны подобный подход тождествен признанию собственной неправоты – по крайней мере, с экономической точки зрения.

Однако насколько справедлив такой взгляд? Так ли уж свободен рынок и так ли уж Союзному государству важно стать его частью – в его стандартизированном понимании поверхностными экономистами?

Если вчитаться в публикации целого ряда специалистов по рыночной экономике (Е. Ясин, А. Кудрин, Л. Злотников, Я. Романчук), то возникает ощущение, что в странах-членах Союзного государства бушует некий особенно суровый кризис. Причем как-то отходит в тень его глобальный характер и зарубежные истоки и делается вывод: вся причина – в угнетении «свободного рынка» (под чем понимается регулирование) и «излишне большой роли госсектора экономики».

Но так ли это?

Россия как «мир-экономика»

Беларусь и Россия, конечно, величины несопоставимые, их экономики имеют совершенно разный характер, понятное дело.

Именно поэтому для Беларуси столь важно ориентироваться в первую очередь на формы евразийской интеграции – Союзное государство, ЕАЭС и другие. А вот Россия – наш главный торговый партнер и рынок сбыта нашей продукции – исторически являла собой подлинную мир-экономику. 

Это отмечал, помимо прочих, выдающийся французский историк и экономист, член Французской академии «бессмертных» Фернан Бродель (1902-1985).

В своей работе «Время мира» (Le Temps du monde, 1979, третья часть его трилогии «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.»), он озаглавил раздел, посвященный России, так: «Россия – сама по себе долгое время мир-экономика». Там он подчеркивал, что Россия объективно организовалась в стороне от Европы как самостоятельная система экономических связей, а торговля была выгодна для нее скорее в восточном направлении – с Китаем, Индией, Персией, Центральной Азией. Об этом писал и М.В.Фехнер в своем исследовании «Торговля Русского государства со странами Востока в XVI в.» (1952).

При этом Ф. Бродель отмечает и тот факт, что баланс в торговле со странами Западной Европы был для России положителен. Поэтому наиболее динамичные в торговом отношении европейские государства – Англия, Голландия, Франция – стремились занять русский рынок, контролировать его. В XVIII в. английские купцы вытеснили с русского рынка голландцев. Более того, даже завоевание Россией новых территорий (а следовательно, новых рынков) фактически расширяло возможности западных компаний. В 1730-е гг. самым богатым купцом в Сибири был иностранец – Лоренц Ланг (датчанин), посещавший Пекин как представитель российского купечества, а затем ставший вице-губернатором Иркутска. Бродель рассматривает целый ряд схожих фактов и делает вывод: «На своих окраинах русский гигант не утвердился прочно. Его внешние обмены… были объектом нескончаемых манипуляций со стороны других. И только на пространстве внутренних рынков… русский купец брал реванш, используя европейские товары».

Сильное государство

Принципиально важной особенностью российской экономики на протяжении столетий оставалась доминирующая роль государства. Именно это и раздражает сторонников ничем не сдерживаемой частной инициативы. Бесспорно, частная инициатива очень важна и нужна, однако исторические условия развития России, уроки истории, выученные ею, однозначно указывали на необходимость укрепления роли государства. Бродель сравнивает его роль в России с «утесом среди моря». Оно ввело монополию на многие важнейшие виды товара. Но тот же французский исследователь подчеркивает, что «Россия, отсрочив свое столкновение с европейским капитализмом, убереглась от незавидной судьбы соседней Польши, все структуры которой были перестроены европейским спросом». Он показывает, как всевластие магнатов в сочетании с катастрофическим ослаблением авторитета государства вело к разрухе экономики и упадку городов – а ведь именно города в Западной Европе были двигателем экономического прогресса и одновременно важнейшим союзником сильной королевской власти против сеньоров.

Именно сильное государство было, есть и будет залогом процветания страны и ее экономики. Этот урок своей истории вынесли и Россия, и Беларусь. Ф. Бродель говорит: «Ясно, что в противоположность тому, что произошло в Польше, ревнивая и предусмотрительная царская власть в конечном счете сохранила самостоятельную торговую жизнь, которая охватывала всю территорию». Россия и соседние с ней страны – не Великобритания и не Нидерланды, здесь господство олигархии (что нередко путают с демократией) стало бы фатально для развития.

При этом Ф. Бродель показывает, насколько восточная торговля была жизненно важной для России во все времена. Мы можем добавить к этому, что успехи России на Востоке вызвали тревогу британцев и создали стимул для активизации экспансии Лондона в Индии и соседних странах – тому, что к концу XIX в. получило название «Большая игра» – схватка британского льва и русского медведя.

Да, безусловно, и у модели, при которой центральная власть доминирует, есть свои минусы, и немалые. Все исследователи упоминают и буйно цветущую контрабандную торговлю, и всяческие злоупотребления, и протекционизм «своим людям», и эксцессы бюрократии. Хотя эти явления существуют повсеместно. Но наряду с этим делается важный вывод: только централизация, в том числе и экономики, позволяет избежать распада страны. Что в условиях восточноевропейских, в силу ряда исторически сложившихся факторов, означает не что иное, как само выживание нации, народа.

В Центральной Европе закрепощение крестьян (которые и в Германии, и в Венгрии, и в Речи Посполитой, и в России могли быть далеко не только землепашцами, но часто являлись и предпринимателями, и производственниками, причем нередко весьма зажиточными) служило интересам магнатов и сеньоров. А в России в первую очередь это делалось на благо государства. Безусловно, монархи раздаривали крепостных аристократам, но при Николае I (1825-55) это было прекращено, и больше половины крепостных принадлежали государству – то есть фактически сравнялись в положении со свободными людьми «низкого звания».

Кому выгодно?

Российская торговля с Европой в первую очередь обеспечивала приток предметов роскоши, что вымывало немалые ресурсы. Она же при этом приводила к притоку денег в экономику – в первую очередь серебра. Остается открытым вопрос, насколько это было важно для развития страны. Складывается впечатление, что такое положение дел было выгодно преимущественно элите.

Основная же торговля столетиями сосредотачивалась на внутреннем рынке – достаточно емком, чтобы государство продолжало успешно развиваться. Различные области огромной страны дополняли друг друга, да еще и позволяли повышать тарифы на товары из-за сложности доставки. Кроме того, обширность территории защищала от вторжения, что крайне важно.

Ф. Бродель отмечает, что основание Санкт-Петербурга «открыло окно или дверь на Балтику и в Европу, но ежели через эту дверь Россия получила лучший выход из дома, то и Европе стало легче проникать в русский дом. И, расширив свое участие в обменах, она завоевывает русский рынок, обустраивает его к своей выгоде».

Он далее делает жесткий и нелицеприятный вывод относительно европейского проникновения в Россию: «Были введены в игру все средства, какие использует Европа для своего продвижения – прежде всего гибкость кредита, закупки авансом, и ударная сила наличных денег… Лучшим средством продвинуть торговлю был ввоз драгоценного металла… Прогрессировало доминирование на русском рынке, при котором истинные прибыли получали по возвращении на Запад». И завершает свой блестящий анализ одним убийственным ударом: «Посредством игр вексельного курса в Амстердаме и Лондоне Россию будут порой обманывать».

Можно ли сказать жестче? И точнее? Выигрываем ли мы от упорного стремления торговать исключительно по правилам Запада? Или, точнее, от не менее упорного стремления втянуть нас в эти игры?

Россия и государства, создающие с ней единое экономическое пространство, являются подлинным миром-экономикой. Фактором же, размывающим этот монолит, является, в первую очередь, желание олигархических элит стать частью глобальной элиты, приобщаться к эксклюзивному образу жизни и брендированным предметам роскоши.

А наилучшим способом создания «быстрых денег» остается продажа сырья.

Если к началу ХХ века Российская империя предпочитала продавать обработанное на ее же территории сырье, то сейчас все больший процент углеводородов поставляется на Запад в чистом виде, а обрабатывается уже там.

Как отмечал крупный американский эксперт Клайд Престовиц в своей работе «Страна-изгой» (Rogue Nation, 2003), благосостояние американских производителей растет не в последнюю очередь за счет экономик других стран, причем государственные субсидии, например, гарантируют американским фермерам доход в 70 центов с каждого фунта хлопка независимо от его рыночной цены.

Тут мы переходим к важному вопросу – а так ли уж свободен и независим рынок, как нам рассказывают проникшиеся идеями «свободного рынка» экономисты? 

Так есть ли в природе «стихия рынка»?

Профессор Ниалл Фергюсон, преподающий в Гарварде, Оксфорде и Стэнфорде, в своем исследовании «Великая дегенерация» (The Great Degeneration, 2013) упрекает в проблемах мировой экономики (прежде всего, в бушующем ныне который уж год кризисе), помимо прочего, излишнюю зарегулированность западных стран и рынков. Он делает парадоксальный вывод – Китай обгоняет Запад не только в силу дешевизны рабочей силы и себестоимости производства, но и благодаря… достигших немыслимых масштабов законодательных и бюрократических препон. Он подчеркивает, что никогда за всю историю Запада не было такого явления, как свободный рынок – даже во времена его виднейшего пропагандиста Адама Смита. И ставит вопрос так: дело не в том, нужно ли регулирование, а в том, как побороть плохое регулирование.

Обзор крупнейших «рыночных» экономик мира показывает, что везде присутствует жесткая регуляция. Особенно это присуще финансовой сфере, прежде всего банкам. Н. Фергюсон пишет: «Особенно быстрыми темпами шел рост производительности в Америке именно в первые послевоенные десятилетия, когда банки были под центральным контролем наиболее жестко».

Когда при президенте Р.Рейгане в 1980-е гг. эти тесные путы были ослаблены, начался бурный рост активности на финансовых рынках, что с неизбежностью привело к серьезному кризису уже в середине 1990-х. Банки начали разбухать от бешеных денег как мыльные пузыри, а затем, естественно, стали лопаться, как пузырям и положено.

Схожая картина наблюдалась и в Соединенном Королевстве в результате реформ Маргарет Тэтчер в те же годы. Она, помимо прочего, ослабила государственное регулирование банковской системы – кстати говоря, еще более жесткое, чем в дорейгановских Соединенных Штатах. При этом, как подчеркивает Н.Фергюсон, коммерческие банки Великобритании десятилетиями были под контролем картеля крупнейших банков, определявшего кредитные и прочие ставки. А над всем этим царил Банк Англии, самовластно вмешивавшийся во все сферы деятельности на финансовых площадках. И на протяжении 40 лет – от начала Второй мировой войны до прихода к власти Тэтчер – парламентом принималось весьма обширное регуляционное законодательство, не имеющее ничего общего с классическим «свободным рынком» и его «невидимой рукой».

Рокфеллеры и Ротшильды без конспирологии

Не хочется в очередной раз повторять всем известные факты о контроле над рынком со стороны крупнейших деловых кланов – в первую очередь, Ротшильдов и Рокфеллеров. Ведя между собой борьбу, они регулярно и методично проталкивают на ключевые государственные посты своих людей. Среди самых недавних примеров – назначение министром торговли США Уилбура Росса, советника Ротшильдов. Или избрание президентом Франции связанного с ними Эмманюэля Макрона. Ряд экспертов прямо указывали, что ожесточенность предвыборной схватки Дональда Трампа и Хилари Клинтон определялась борьбой за власть между Ротшильдами, стоявшими за первым, и Рокфеллерами, сделавшими ставку на вторую. Некоторые аналитики делают вывод о том, что именно сейчас борьба между этими кланами достигла зенита, хотя еще недавно вроде бы они приходили было к некоему соглашению о разделе сфер влияния в глобальной экономике.

Как отмечает известный российский аналитик Леонид Ивашов, вот уже более ста лет основным орудием Рокфеллеров был контроль над углеводородами, тогда как Ротшильды прежде всего использовали дешевое кредитование. Оба клана финансировали революции и диктаторские режимы в самых разных уголках планеты. Л.Ивашов отмечает: «Ротшильды регулируют мировой финансовый поток, точнее мировые финансовые потоки. Они направляют их в более выгодные и прибыльные регионы мира. А Рокфеллерам отведена роль проведения политики, благоприятствующей финансовым прибылям и росту накоплений. Они влияют, прежде всего, на политику администрации США, президентских администраций».

Карта владельцев крупнейших мировых брендов.

Можно даже с оговорками согласиться с точкой зрения ряда авторов, пишущих об этих династиях: крупнейшим финансовым олигархам государство мешает. Они рассматривают социальную сферу как рынок услуг, а государство – как досадный анахронизм. Именно этим объясняются современные нападки на сильную власть в самых разных странах, обвинения ее в диктаторских поползновениях и позиционирование в качестве непременных атрибутов демократии калейдоскопическую сменяемость власти и наличие борьбы фракций в парламенте. При этом не упрекают в недемократичности послевоенную Японию и Италию, где десятилетиями у власти пребывала одна партия власти (Либерально-демократическая и Христианско-демократическая соответственно).

Известно, что и во времена Российской империи, и при советской власти Рокфеллеры были причастны к нефтяному сектору этого «мира-экономики». А Ротшильды традиционно приобретали контроль над банками – в том числе и центральными, при помощи сложной и разветвленной системы межбанковских операций.

Госплан живее всех живых

Однако, думается, не следует сводить все к этим двум кланам, иначе все-таки есть риск вступить на зыбкую почву конспирологии.

Но как бы там ни было, становится очевидным, что рынок очень жестко регулируется, а экономика является в сущности плановой – просто это делается гораздо более гибко и не всегда напрямую через государственные рычаги.

Но и через них также. Весь вопрос состоит в том, насколько такое регулирование эффективно, способно ли оно противостоять кризисам (либо наоборот, само их стимулирует, как полагают некоторые эксперты) и позволяет ли оно находить некие люфты и ниши, возможности для маневра.

Планирование – будь то государственное либо олигархическое – имеет и свои минусы, конечно. И с этим спорить сложно. Тот же Н. Фергюсон приводит примеры, когда Федеральная резервная система США согласно своим внутренним положениям готова вмешиваться на рынок, но лишь по факту появления кризисных явлений, воздерживаясь от превентивных шагов, когда уже вполне можно предвидеть набухание мыльного пузыря в том или ином сегменте рынка. Или когда принятый Конгрессом закон обязывает поддерживать увеличение числа домовладельцев из бедных семей и меньшинств при помощи выделения займов. В этом Фергюсон (и далеко не только он) как раз и усматривает одну из причин тяжелого кризиса на ипотечном рынке в конце 2000-х гг.

Н.Фергюсон подчеркивает: «Фактически не существует такого явления, как нерегулируемый финансовый рынок… В Шотландии во времена Адама Смита шли ожесточенные дебаты о том, какое регулирование лучше в условиях бумажных денег. И сам основатель теории свободы экономики предлагал ряд весьма жестких мер банковского регулирования в разгар банковского кризиса 1772 года. Без средств принуждения к возврату долгов и наказания за мошенничество никаких финансов существовать не может. А без ограничения свободы руководства банков многие из них просто рухнули бы».

В 2009 г. глава инвестиционного банка «Морган Стэнли» Дж. Мак, выступая перед Конгрессом, прямо признал: «Мы не в состоянии контролировать сами себя. Вы должны вмешаться и установить контроль над Уолл-стрит». Спустя год американские законодатели приняли знаменитый закон Додда-Фрэнка, вводивший значительное количество ограничений и регулирующих положений для финансового сектора. Дальнейшее американское и европейское законодательство указывает банкам и финансовым компаниям объем активов и притока нового капитала.  

В странах, идущих сегодня по пути евразийской интеграции, роль регулятора тем более играет сильная государственная власть. 1990-е показали со всей ясностью и наглядностью, до чего может довести излишняя свобода (читай, «отпускание вожжей») в условиях, когда общество исторически развивалось не по образцу государств Северо-Западной Европы. При этом отнюдь не имеется в виду пресловутый «особый путь» – у всех он особый, и это не исключает обмена опытом и осторожной вдумчивой адаптации практики других стран. Однако ослаблять государство во имя своеобразно понятых свободы, демократии и рыночной экономики при этом было бы как минимум наивно.  

Рынок всегда управлялся. Всегда в западной экономике существовали свои «госпланы». Просто они выглядели несколько по-другому, чем проклинаемый нашими «рыночниками» Госплан СССР. Теперь же, с приходом глобализации, возникает единый мировой «госплан». Если и было нечто, отдаленно напоминающее свободный рынок, то оно исчезло в ходе всемирного экономического кризиса 1929 г. и депрессии 1930-х гг. И на сегодняшний день свободный рынок не может существовать в вакууме — автономно от внешнего регулятора. И частные услуги не способны полностью покрыть социальные потребности общества.