Проблема образа будущего возникла
в российском обществе с новой силой, что всё чаще и резче фиксирует социология.
Будущее — чрезвычайно мощный и притягательный образ, по силе воздействия на
массовое сознание превосходящий всю политическую конъюнктуру, прорывающийся
сквозь повестку дня. Позитивный,
непротиворечивый и понятный образ будущего, несмотря на его кажущуюся
абстрактность и химеричность, является необходимым элементом здорового общества.
На уровне социального управления образ будущего теснейшим образом связан со
сферой идеологии.
В эпоху холодной войны и противостояния социалистической и капиталистической систем образ будущего являлся политическим оружием и фундаментальной частью возводимых идеологических «витрин». Война велась, в том числе, и за будущее человечества.
В известной степени современное
общество ориентировано на повседневность, описываемую тотальным языком рынка,
выход за пределы которого пресекается как политически вредное «мечтательство» и
«утопизм». Однако существовать без пресловутого и не раз осмеянного «светлого
будущего» оказывается невыносимо, элементарная социальная потребность в вере и
убеждённости в том, что завтра будет лучше, чем сейчас, что дети будут жить
лучше родителей, является необходимым условием развития общества. Бытовой
уровень ожиданий хороших перспектив на завтрашний день неожиданно полностью
совпадает с большим стратегическим уровнем исторического планирования.
«Конец истории» в отдельно взятой стране
Причины политической
нежелательности попыток сформулировать образ будущего и враждебности по
отношению к соответствующим общественным запросам на всём постсоветском
пространстве заключаются не только в нарастающем отставании от развитых стран
Запада и Азии, но и в самой онтологии существующего порядка. Будущее всегда
несёт перемены, оно по определению враждебно к системам, которые объявили о
своей неизменности и вечности. Попытка диалектически преодолеть эту угрозу не
удалась даже в СССР, который на каком-то моменте потерял и девальвировал образ
светлого коммунистического будущего.
В современной России, с какой бы яростью не опровергались идеи Френсиса Фукуямы, реализуется локализованный вариант глобальной франшизы «конца истории», т. е. полной неизменности существующей системы. Никакие глобальные технологические, социальные или культурные изменения в рамках идеологии правящего класса не могут повлиять на её триумф. Образ будущего представляет собой вечно продлённое настоящее, превращаясь в бесконечное торжество и праздник неизменности как идеальной точки стабильности системы.
Такой подход нельзя назвать
специфически российским, данный идеологический конструкт был скопирован и
перенесён из ядра капиталистической системы. Его чужеродность совсем не
означает чуждость для полупериферии и периферии мир-системы капитализма.
Всё, что угрожает сложившейся системе, отрицается или имитируется и
рассматривается как вызов. Под подозрение попадает и прошлое, в первую очередь
советское, ставшее концентрированным выражением альтернативной социальной
реальности. Прошлое в таком настоящем, которое навязывается обществу, может
существовать только как симулякр и фальсифицированный продукт официальной
идеологии, её внутренняя противоречивость не рассматривается уже как какая-то
политическая проблема. Но прошлое — всего лишь вынужденный попутчик системы,
осознавшей свою бесконечность и неисчерпаемость, сегодня оно меняется в угоду
политической конъюнктуре, причём обгоняя по качеству и агрессивности
полупериферию, которая идеологически пытается «прокормиться» консервативным
осадком от этого процесса, а также выстроить на прошлом свою легитимность.
Впрочем, консервативные идеалы Константина Победоносцева, сводящиеся к
желанию «подморозить» Россию, были нереализуемы уже в XIX веке.
Прошлое, даже в качестве
симулякра, до конца не может стать заменителем будущего. История является
неразрешимой проблемой для буржуазного сознания, как заметил Георг Лукач, и
эта неразрешимость в полной мере проявляется сегодня в России.
Поздний капитализм — это монополизм, направленный на будущее, в которое
попадут далеко не все и только в выравненном под единую и жёсткую
стандартизацию виде. Такое внимание к будущему неудивительно для
западного общества, будущее стало оружием в борьбе с альтернативными ветвями
социальной эволюции человечества: со времени разрушения СССР однополярной стала
не только социальная система, но и само бытующее в ней представление о будущем.
Согласно базовой метафоре Томаса Фридмана мир в эпоху глобализации 3.0 стал
«плоским», только это уплощение с самого начала не происходило «естественным» и
добровольным путём. Несомненным достижением плоского мира является управление
массовым сознанием: деиндустриализация и прекариатизация превратились в
прогрессивный образ постиндустриального будущего, в котором все традиционные
формы государственной и социальной суверенности должны быть заменены
технологиями управления цифрового общества.
Посткапитализм, который изменит всё
Историческая капитуляция
советского общества была принята на условиях, что история закончилась и никогда
не продолжится.
Принципиальной позицией современной России стал отказ от собственного проекта будущего и научно-технической и гуманитарной базы его реализации. Однако элиты периферии почувствовали себя «обманутыми»: история продолжается, капитализм эволюционирует, мутирует, разрушая традиционную базу институциональной суверенности и политической и идеологической легитимации.
Реальная причина глубочайшего
идеологического кризиса, охватившего периферию, заключается в невозможности не
только ответить, но и поставить вопрос: что будет после капитализма?
Преодоление капитализма через новые технологии становится ключевой
проблемой проектирования будущего. С точки зрения идеологов нового
цифрового мира, технологии должны автоматически решить все накопившиеся
проблемы капитализма: цифровая прозрачность избавит от терроризма, большие
данные — от преступлений, роботизация и автоматизация высвободит для человека
много свободного времени для саморазвития и т. д. Но проблемы общества и
экономики будущего заключаются не в переходе к новым технологиям, а в переходе
к новой общественной формации, тем более что новые средства производства
действительно открывают новые возможности по организации труда, производства,
досуга, образования, распределения прибавочного продукта, т. е. всей
совокупности общественных отношений. В России такая постановка вопроса сегодня
практически невозможна как на уровне власти, так и на уровне оппозиции.
Какие бы радужные перспективы не обещали новые технологии, все они
рождаются и внедряются на основе старой парадигмы.
Информационно-коммуникационные технологии усиливают диспропорции контроля со
стороны как старых, так и новых институтов власти над личностью. Капитал
переносит в новый технологический уклад все «классические» отношения с массами.
Опасность заключается в том, что
трансформация общества в рамках посткапитализма означает переход экономики на
уровень, в котором человек оказывается лишним, а воспроизводимое социальное
многообразие и сложность стирается и сводится до простейшего отношения
власти-подчинения. Но такое состояние не может быть достигнуто без
соответствующей технологической базы, а значит, история продолжается, капитализм
не может существовать, не революционизируя постоянно средств производства и
общественных отношений, беспрестанно потрясая их и делая нестабильными, —
указывает Маркс.
Будущее как вызов
Будущее вновь появляется на
историческом горизонте, что несёт колоссальную угрозу традиционным институтам
власти на полупериферии и периферии мир-системы, которые не могут быть
интегрированы в новую глобальную социальную структуру и которые при этом не
могут противостоять техническому прогрессу. Постсоветские элиты оказываются в историческом
тупике, куда ими оказалось заведено и всё общество.
Отставание в сфере научно-технического прогресса, знания и культуры
вычёркивает Россию из будущего. Неуверенность в завтрашнем дне, фрустрация и
страх переносятся на прогресс и ведут к глубокой архаизации сознания, тем более
что и сами агенты изменений не обещают ничего хорошего «лишним людям».
Если XXI век не станет веком российского космоса, атомной энергетики, высоких технологий, медицины, фундаментальной и прикладной науки, образования и т. д., то о том, что Россия не «вписалась в будущее», будут говорить с тем же холодным равнодушием и ухмылкой, как когда-то говорили про миллионы людей, «не вписавшихся в рынок».