Наше время, действительно, соткано из глубоких противоречий. С одной стороны, мы имеем невиданный прогресс техники. Всеобщая компьютеризация и появление интернет-, нано- и биотехнологий, 3D, генной инженерии, совершенствование робототехники и многое другое радикальным образом меняют производство и мир. При этом часть достижений в силу определённых причин остаётся невостребованной, например, струнный транспорт, автомобили на экологически чистых двигателях и многое другое. Но даже того, что было внедрено в практику к вящему удовольствию корпораций, хватает для заключения: человечество переживает одну из самых масштабных технологических революций за последнее время. Конечно, её нельзя пока приравнять к переходу от собирательства к земледелию или к изобретению паровой машины.

Но по динамике внедрения «ноу хау» современный прогресс даст фору не только неолитической, но и индустриальной революции XIX–XX столетий. И одновременно мы сталкиваемся со столь же стремительно нарастающими кризисными явлениями. Глобальные изменения климата и разрушение окружающей среды, очевидно, не единственные проблемные явления современности. Беспрецедентная экономическая рецессия, начавшаяся в 2008 году, вызвала в мире цепочку хаотически развивающихся разрушительных конфликтов и политических катастроф.

Впрочем, войны, перевороты и массовые беспорядки случались в мире всегда. Что же необычного в тех процессах, которые происходят сегодня?

Всемирно-историческое значение контрреволюции

Начиная с буржуазных революций XVI–XVIII веков, апофеозом которых стала Великая французская революция, большая часть человечества двигалась по пути едва ли не линейного прогресса. Конечно, случались при этом и откаты назад, и реставрации. Например, в той же Франции якобинский радикальный прорыв к «Свободе, равенству и братству» сменил бонапартизм, перенаправивший энергию революции на внешние завоевания. А когда имперские авантюры Наполеона провалились, во Франции была восстановлена монархия и частично — феодальные привилегии, но всё равно далеко не в том виде, как это было до взятия Бастилии. Затем последовали ещё несколько революций и Парижская Коммуна, и основы республиканской демократии окончательно утвердились во Франции.

Что касается дня сегодняшнего, то процесс исторического «отката» в ряде регионов намного превосходит по своим масштабам реставрацию французских Бурбонов.

Во Франции времён Священного союза дворянам так и не смогли вернуть всю их бывшую земельную собственность, а уж тем более реакции никогда не удалось восстановить крепостную зависимость крестьян. Даже после разгрома Бонапарта сложившееся соотношение сил в обществе сделать это уже не позволяло.

Сегодня же масштабы попятного движения поражают своим размахом. Например, происходящий в нашем регионе захват олигархией общественного сектора не имел прецедентов в прошлом. На Украине целенаправленно разрушается не только советское наследие, но, кажется, под угрозой даже банальное социальное государство. Беспримерным является и диктат международного капитала в лице МВФ. Никогда ещё со времён царских займов иностранные кредиторы так не распоряжались на наших территориях. Да, видимо, и тогда они не имели такого влияния, какую имеют сейчас на ряд стран на постсоветском пространстве.

Ещё более мрачные процессы наблюдаются на Ближнем Востоке. Однако агрессивная экспансия исламского фундаментализма — явление далеко не местного характера. Это тоже прямое следствие неоконсервативного поворота, произошедшего во всём мире после крушения СССР и социалистического блока.

Восточные тонкости

Исламский регион сегодня выглядит наиболее взрывоопасным на планете. Однако попытки приписать религии мусульман какие-то особенные экстремистские черты не соответствуют действительности. Хорошо известно, что почти любая религия может быть использована для достижения политических целей и оправдания насилия. Но почему всё же большинство терактов сегодня совершается от имени ислама? Равно как и войны, которые ведутся также якобы во имя его?

Это свидетельство глубокой архаизации общественных процессов, ставших приметой сегодняшнего дня повсеместно. Но именно Восток, благодаря множеству факторов, сфокусировал почти все противоречия мира на своей многострадальной земле. Так было уже не раз. «Восток — дело тонкое» — это знают все. Египет, Сирия и Ирак, где сегодня льётся кровь, являются колыбелью человеческой цивилизации. Древнейшая культура формировалась именно на этих благодатных землях. И в то же время расположение их на важнейших путях из Азии и Северной Африки в Европу, на «перекрёстке мира», часто делали их объектом ожесточённых войн и походов.

Но мусульманская религия, вопреки расхожим стереотипам, при своём возникновении достаточно бережно для своего времени отнеслась к культурному наследию античности и христианства на территориях, захваченных халифатом. Снижение налогов, освобождение рабов и зависимых было социальной доктриной, на которую мусульмане успешно опирались в первое время своего продвижения в Азии, Африке и даже в Европе. В течение нескольких столетий исламский мир был очагом бурного развития цивилизации. Математика, медицина, химия, другие теоретические и прикладные науки успешно развивались тут наряду с великолепным искусством.

Крестовые походы разбились не только о стальную стену копий и мечей Саллах-ад-Дина, но и о твердыню восточной культуры и образования того времени. И тогда, встретив отпор на Востоке, алчущие европейцы устремились на Запад. Эпоха Великих географических открытий вкупе с развитием мануфактуры позволила Западной Европе экономически обогнать мусульманский Восток. А затем португальцы, англичане и французы наносят ему и военное поражение.

Восстания против колониального владычества Запада в Азии и Африке, да и в Латинской Америке, условно говоря, поднимались под двумя флагами — местного традиционализма и светского прогрессизма. Судьба «аутентичных» повстанцев, будь это борьба африканских зулусов или движение китайских «боксёров», как правило, была предопределена — неминуемый разгром от технически и организационно превосходивших их европейских армий. Аналогичными были и неудачи консервативных мусульманских повстанцев, например, движения Махди. Освобождение от колониальной зависимости было достигнуто в большинстве случаев под руководством левых и светских сил.

Установленные в результате их победы режимы при всей сильнейшей деформации, которую наложила на них историческая инерция и среда, способствовали экономическому и социальному прогрессу своих стран. Одним из исключений стал Пакистан, где после эвакуации Британской Индии в соответствии с планом лорда Маунбеттена был установлен мусульманский консервативный режим. Уже тогда взаимная бойня между индуистами и мусульманами унесла миллион человеческих жизней. А через некоторое время именно клерикализм стал основой борьбы против социального прогресса во многих странах Востока, Северной Африки и Южной Америки.

Но любопытно, что там, где течения политизированного ислама, даже самые консервативные, не были связаны с внешними западными игроками, результаты получились несколько иные. Как, например, в шиитском Иране. Революцию против прозападного шаха здесь изначально возглавляли две силы — религиозные фундаменталисты во главе с Хомейни и левые федаины и «народные моджахедины». Последние сочетали ислам с социализмом, что, впрочем, было достаточно естественно для радикального шиизма.

Аятоллы вскоре подвергли репрессиям своих бывших левых «союзников» и установили в Иране своё неограниченное правление. Однако их доктрина вынуждена была инкорпорировать в себя часть программы своих противников. Иран был объявлен Исламской республикой, западному империализму противопоставлялись идеи «мировой исламской революции» и так далее.

Поэтому между Корпусом стражей исламской революции и суннитскими радикалами, воюющими между собой в Сирии, проходит разделение не только по линии двух основных направлений в исламе, но и в связи с различиями его политизированных толкований.

Собственно говоря, исламизм последнего поколения — это весьма модернизированная доктрина, мало общего имеющая с традиционным исламом даже самого ортодоксального толка. Не случайно, что в рядах боевиков, воюющих в Леванте и Ираке, так много выходцев из Западной Европы.

При этом нельзя идеализировать и «прогрессивные светские режимы», против которых в 2010 году начались пресловутые «арабские революции». Так же, как никаких дифирамбов не может заслуживать правление Януковича. Эти режимы были подвержены и коррупции, и клановости, находились весьма далеко от стандартов обычной демократии, а многие из них вполне успешно построили «капитализм для своих». Поэтому они несут свою долю ответственности за возникновение протестного движения. В отношении непотизма, например, даже самый симпатичный из них, Ливийская Джамахирия, не был совсем идеален. Однако в самом лучшем случае т. н. «арабские революции» можно было назвать «консервативными революциями». В Египте и Тунисе они привели к власти умеренных исламистов. В других странах речь вообще может идти о глубоко реакционных переворотах, приведших к хаосу и трайбализму (в Ливии), к разгулу террора и гражданской войне (в Сирии). Насилием и жестокостью с обеих сторон ещё ранее сопровождалось противостояние исламских интегристов и светских военных в Алжире. Наращивают свои позиции консервативные исламские силы в Турецкой Республике и так далее.

Характерно, что сегодня самая мрачная реакция распространяется именно в тех странах Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока, где в 1950–1960-х годах с падением колониальных режимов и архаичных монархий началось победное утверждение светских прогрессивных правительств. Пришедшие к власти молодые революционеры, офицеры и «арабские юнионисты» один за другим заявляли о своей «социалистической ориентации» и устанавливали дружеские отношения с Советским Союзом. Теперь иностранный капитал и внутренняя социальная реакция берут здесь реванш?

Глобальный экономический кризис обострил противоречия как во всём мире, так и в исламском регионе. И ответом ему стал радикальный ислам. А что, собственно говоря, ещё? Идеология «арабского социализма», во-первых, к этому времени была уже изрядно скомпрометирована местной коррумпированной бюрократией. Во-вторых, сама левая идея была временно подорвана распадом социалистического содружества. В-третьих, многие кланы местной бизнес элиты уже давно сделали ставку на исламизм как на самую удобную для них политическую доктрину.

Политизированный «ислам» устраивает экономический класс Востока по многим причинам. Он отводит энергию социальных протестов в безопасную от элиты сторону, позволяет идеально манипулировать поданными, создаёт идеологическую основу для репрессивного контроля, а также даёт некий суррогат «социальной справедливости». Это что касается его внутренних задач. Одновременно он позволяет, казалось бы, безгранично наращивать внешнюю экспансию под флагом «борьбы с неверными».

На фундаменте нищеты

Но помимо этого, ислам не менее активно используется и противоположной стороной — Западом. При этом деловые связи нефтяных шейхов и многих влиятельных западных семейств хорошо известны. Для Запада такого рода союзы — прямой инструмент для реализации своих прямых экономических интересов. Крайне консервативные монархии, полуфеодальная верхушка которых имеет монополию на принятие решений и распоряжение национальным богатством, — весьма удобные партнёры для таких ситуаций.

Одновременно западная пропаганда использует радикальный ислам и в качестве страшилки, оправдывающей как военное вмешательство по всему миру, так и определённое закручивание гаек у себя дома. При этом вооружённые радикалы, как уже говорилось, почему-то свергают лишь те режимы, которые были неугодны Западу.

Но ещё раз подчеркнём: проблема не в исламе. Он далеко не единственная конфессия, на которую ссылаются сегодня религиозные фундаменталисты. В определённом смысле фундаментализм внеконфессионален. Это особый тип мышления и мироощущения, стремящийся к установлению полного и жёсткого контроля над обществом. Оправдание неограниченной власти с помощью религиозного абсолюта — вполне логичный способ функционирования такой системы.

Архетипы сознания, ориентированного на безусловное подчинение высшим авторитетам, готового к любым действиям под их руководством, служат ментальным базисом фундаментализма. Социальной почвой для роста является дезинтегрированное общество. В условиях агрессивной экспансии западной масс-культуры с её культом гиперэротизма, потребления и материального преуспевания для многих выбитых из колеи людей традиционного уклада противовесом всеобщему разложению представляется строжайшее следование религиозным предписаниям.

Фундаментализм не прерогатива той или иной религии, он — порождение бедности и кризиса. Многие знают об атаке на Мумбаи, проведённой исламистами в 2008 году и повлёкшей многочисленные жертвы. Но гораздо меньше известно о событиях в Гуджарате, где ещё в 2002 году индуистские фанатики организовали массовую резню мусульман. Индуистский фундаментализм сегодня также набирает силу, хотя о нём мировые СМИ пишут значительно меньше. Сегодня у власти в Индии находится «Бхаратия джанат парти» (БНП), являющаяся по сути партией индуистских фундаменталистов и клерикалов. На минуту — Индия вторая по численности населения страна и третья экономика мира по ВВП (данные МВФ). Премьер-министр Индии Нарендра Моди от националистической БНП в 2002 году был главным министром штата Гуджарат.

Архаизация? Очевидно. Но характерно, что она происходит в политической сфере Индии параллельно с беспрецедентным ростом её экономики. В Египте, Тунисе, Турции и Пакистане разочарованные в глобализации люди также массово голосуют за ультраконсервативные и умеренно-исламистские партии. Хотя они вовсе не являются альтернативой неолиберализму. При этом в той же Индии в отдельных штатах до сих пор сохраняется долговое рабство, освящённое древней традицией.

Особенность же отражения картинки «ислам — нетерпимость» заключается в том, что, когда жертвами ненависти становятся мусульмане, в информационном пространстве на это обращают меньше внимания. Так, только некоторые международные правозащитные организации били тревогу по поводу недавнего истребления народа рохинджа в Мьянме, которое устроили полиция, военные и буддийские экстремисты. По некоторым сообщениям прессы, вдохновителями мусульманских погромов были буддийские монахи и даже… Аун Сан Су Чжи, нобелевская лауреатка, входящая в состав действующего правительства Мьянмы. Безусловно, что за разжиганием конфликта в Бирме стоят внешние силы и некоторые западные фонды, но фундаменталисты с обеих сторон являются безотказным оружием в их руках.

Буддийский фундаментализм — такая же реальность, как и исламский или индуистский. Тем более что тибетское государство далай-лам представляло собой одну из последних в мире теократических монархий. Ныне в мире при поддержке всё тех же западных фондов тратятся немалые средства на его возрождение, причём, скорее всего, именно в таком первозданном виде.

В Африке партизаны в прошлом ориентировались на национально-освободительную и левую идеологию. Сегодня, наряду с исламизмом, некоторые повстанческие движения опираются на традиционные местные культы. И с не меньшей жестокостью преследуют за нарушение табу этого своего рода языческого фундаментализма.

Настоящий базис фундаментализма — не религия, а слабые, аграрные и постколониальные экономики и соответствующие неразвитые общественные отношения.

Тотальные манипуляции

Однако сегодня не только страны бедного Юга подвержены столь радикальным поворотам в прошлое. Восточная Европа, да и «золотой миллиард» Запада тоже сталкиваются с этой проблемой. Националистические силы на постсоциалистическом пространстве прежде всего опираются на символы средневекового и полусредневекового прошлого — Великое княжество Литовское, королевская Речь Посполитая, гетманская Украина, царская империя и так далее. И чаще всего речь идёт не о естественном уважении к своему прошлому. Нет, в случае этой «политизированной истории» акцент делается на конфликтах и войнах с соседями, имперском прошлом (у кого оно было), милитаризме и насилии. При этом вооружённые столкновения минувшего интерпретируются в соответствии с современными геополитическими приоритетами. Так, романтические поклонники ВКЛ очень любят вспоминать о войнах литвинов с Москвой, но менее охотно — о союзнических действиях белорусских и русских воинов против Золотой Орды или Тевтонского ордена.

В ряде случаев речь идёт и о восстановлении монархического образа правления на основе религиозного фундаментализма. В своё время небезызвестный Дмитро Корчинский заявил прообразом своего движения «Братство» некий «православный Талибан». Сегодня подобного рода проекты имеют место и в России, и в других восточноевропейских государствах. Причём, по некоторым данным, за их популяризацией стоят достаточно серьёзные финансовые круги. Для части олигархата продвижение подобных идеологий в условиях кризиса может стать весьма эффективным инструментом как давления на существующую власть, так и (в стратегической перспективе) самостоятельного прихода к власти. Тем более что на соседней Украине примерно такой сценарий уже был реализован.

Украина после Майдана — пример безусловной архаизации жизни в самых разных областях. Начиная с развала современных секторов экономики и заканчивая децентрализацией власти, её фактическим частичным переходом на местах в руки парамилитарных группировок. Рост крайнего национализма и одновременно партикуляризма, напоминающего феодальную раздробленность, вполне закономерен на фоне банкротства неолиберальных идей. И самое главное — их практического экономического воплощения.

Но разбор этой проблемы не входит в задачу данной статьи. К счастью, движение вспять ещё не затронуло так же сильно экономический фундамент. Живём пока при «нормальном капитализме». И хотя в истории и случались «вторые издания крепостного права», прямого возврата к феодализму нам ждать ещё рано. Хотя на некоторых территориях, контролируемых фундаменталистами, например, рабовладение и торговля людьми уже практиковались. Или, что далеко ходить, массовый сгон крестьян с земли в Краснодарском крае в пользу крупных собственников и кампаний. Но это всё же, скорее, пока похоже на обезземеливание английских крестьян периода первоначального капитала. Хотя само по себе тоже прискорбное явление из далёкого полусредневекового прошлого.

Но вот поэтому едва ли не полное банкротство неолиберальной идеологии заставляет её душеприказчиков искать альтернативы. Либерализм ворвался к нам почти что в костюме Санта-Клауса, обещая раздать из мешка блестящие подарки тем, кто будет его слушаться. Выполнить надо было немного — раздарить общенародное достояние, в том числе и за границу, взять взаймы у МВФ, отменить бесплатную медицину, образование, сократить армию и так далее. Рядовому же обывателю новоявленные мессии от Фридмана и Хайека обещали взамен полное просперити. Реклама неолибералов содержала обещания и набитых жратвой холодильников, и передвижение на иномарках, и Канары с Мальдивами, да ещё и три «Сникерса» в придачу.

Проза новой жизни оказалась иной. Не сбылось ни одно из обещаний политических «пиарщиков». Постсоветские экономики, лишённые контроля и поддержки собственного государства и постепенно переходящие под контроль государств иностранных, местами впали едва ли не в ступор. У большинства населения уровень потребления не только не повысился, но даже упал по многим позициям по сравнению с советским временем. Личная свобода обернулась изнурительной борьбой за выживание и всеобщим отчуждением. «Раскрепощённая» культура стала стремительно дегенерировать, местами скатываясь до уровня полупорнографии.

А как там у них, в Европе? Со свободами и прогрессом? Вроде бы всё в порядке? Не совсем. В ответ на террористические угрозы радикалов растут и меры контроля государства за всем обществом, а не только за неблагонадёжными. Да и в самом социуме растёт заказ на жёсткую власть и «сильных» политиков-популистов. А ведь наше время неоднократно знало периоды, когда целые страны и континенты оказывались под пятой диктатур, отвергающих человеческий прогресс и гуманизм. Но делалось это в XX веке в весьма изощрённой форме.

Бывший радикальный социалист Муссолини выдавал свой фашистский режим за «футуристический проект», ведущий Италию в сверкающее будущее. Крайне реакционный нацизм очень много экспериментировал с мистикой и неоязычеством. Ещё почему-то часто выпускают из вида, что первым фактическим явлением фашизма в Европе было правление адмирала Хорти, установленное в Венгрии ещё в 1919 году. И опирался этот ультраконсервативный режим на традиционные институты вроде церкви, армии и даже на многопартийный парламент. На схожих принципах были основаны и диктатура генералиссимуса Франко в Испании, и доктора Салазара в Португалии.

А вот тоталитарное государство XXI века в случае глобального кризиса будет представлять из себя настоящего монстра-мутанта, принимающего различный облик в зависимости от обстоятельств и местности. В странах третьего мира могут быть установлены самые свирепые диктатуры, теократии и монархии, опирающиеся на средневековое насилие и клерикальный дурман. Где излишек человеческих ресурсов и проблема голода будет решаться в бессмысленных войнах. А рабское и бесправное положение поданных либо завезённых гастарбайтеров будет облегчать их эксплуатацию, в том числе и в пользу транснациональных корпораций.

А вот в развитых странах в случае продолжения кризисного сценария картина может быть сложней. С одной стороны, мы уже имеем на Западе рост правого популизма, квинтэссенцией которого стал приход к власти нового американского президента Дональда Трампа. Он не хочет ничего изобретать, а всего лишь мечтает повернуть Америку к жёсткому правлению президента и избранной элиты времён традиционного капитализма. Но в США и особенно в странах ЕС многие жёсткие вещи теперь привыкли прятать под благозвучными именами. Например, полномасштабные войны и ковровые бомбардировки называть умиротворением или гуманитарной миссией.

Поэтому и реакционный поворот тут могут назвать временной стабилизацией или восстановлением органичности традиций. А новые места массового заключения — программой по глубокой ментальной коррекции. При этом заключать в них будут формально не за несогласие с генеральной линией правящего класса, а, скажем, за оскорбление меньшинства, например, социального, в виде владельцев тех же корпораций. Любой протест работников, которым урезали в очередной раз зарплату, или жильцов, которым подняли коммуналку, будет приравниваться к разжиганию социальной розни. Ну а публикация своего прямого мнения по поводу тех или иных событий — к акции информационного терроризма. Уже и сегодня многое из такой репрессивной практики прикрывается последними трендами политкорректности, но по сути является всё той же архаичной инквизицией…