Трансформация постсоветского общества после падения советской системы имеет сложный и разнонаправленный характер. Отказ от социалистического пути привёл к ценностному конфликту между новыми либеральными западными ценностями и глубоко укоренившимися в нашем общественном сознании и культуре ценностями социалистическими. Они же, в свою очередь, имеют глубокие корни в нашей общерусской культуре и истории.
Ситуация, в которой отказ от старого сочетается с невозможностью полноценно усвоить новое, порождает в постсоветских обществах перманентное состояние неопределённости и дезориентацию значительной части населения. В социологии такое состояние принято называть аномией.
О том, чем характерно и чем опасно это состояние,
пойдёт речь в данной статье.
Для того чтобы немного лучше понять, что же такое аномия,
вероятно, стоит обратиться к изначальному смыслу этого термина. Понятие аномии
появилось ещё в античном мире, где изначально считалось противоположностью
евномии — законности и порядку (не в юридическом смысле, а в более широком
ценностно-нормативном). Состояние евномии — это жизнь в условиях цивилизации и
рациональности, в свою очередь, аномия — это беззаконие, безнормность, проще
говоря, по понятиям того времени — варварство. Соответственно, стремление к
установлению норм и законов есть стремление к евномии, то есть цивилизации, и
лишь в таком состоянии общество способно противостоять силам природы,
варварским культурам, а кроме того, сделать свою жизнь более справедливой и
обустроенной. Вполне в логике этого античного понимания происходят и процессы
на постсоветском пространстве. Аномия, которая характерна, правда, в
различной степени, для всех постсоветских обществ, сопровождается снижением
уровня социального, культурного и технического развития нашего региона. То есть
снижением его цивилизационного потенциала.
Все эти процессы на постсоветском пространстве происходят не
изолированно. По сути сегодняшний мир можно разделить на три группы стран:
- Условный Запад, который в русле «глобализации» пытается
навязывать всему остальному миру свою культуру и свои ценности как единственно
приемлемые и наиболее перспективные для всех. Причём зачастую эти ценности
подаются в своём утрированном виде, оторванном от тех реалий, которые
существуют в самом западном мире.
- Часть стран, которые с разной степенью эффективности
пытаются сопротивляться этому навязыванию, сохраняя в той или иной мере свою
самобытность, своё собственное культурное ядро.
- Страны, которые оказываются не в состоянии сопротивляться этому культурному давлению либо рационально перенимать те или иные западные элементы культуры, гармонично сочетая с элементами культуры собственной, и в конце концов подвергающиеся деформации и разложению.
Если говорить о трёх славянских республиках, то здесь наиболее тяжёлая форма аномии наблюдается на Украине. Бывшая УССР однозначно входит в число стран третьей группы, во многом утратила суверенитет, а процессы в обществе демонстрируют многие крайние состояния аномии, включая деморализацию значительной части населения, рост агрессии, девиантного поведения, деградацию всех сфер государственной и общественной жизни, скатывание в гражданскую войну. Что же касается Российской Федерации и Белоруссии, то здесь явно присутствуют попытки сохранить некие собственные традиционные культурные установки с той или иной степенью эффективности. Однако сам факт того, что делается это недостаточно последовательно и осознанно, пока что не позволяет говорить о том, что данные страны застрахованы от участи бывшей УССР.
Конфликт ценностей
Для того чтобы выявить наличие ценностного конфликта, стоит
сравнить те культурные максимы, которое предлагают обществу «старая» и «новая»
системы, между которыми и возникают противоречия. Вместе с социалистическим
строем начался последовательный отказ от следующих установок:
- Большая объединяющая общественная идея, которой была идея
построения социалистического общества, более справедливого и прогрессивного в
сравнении с предшествующими формами общественного устройства;
- Ценности солидарности, братства, коллективизма, общественной
самоотдачи, интернационализма;
- Аскетические идеалы, отказ от формирования неразумных и
чрезмерных потребностей;
- Ценности физически, духовно и интеллектуально активной жизни;
- Ценности высших чувств и эстетических переживаний;
- Стремление к научному пониманию мира и общества.
На их место пришли, по сути, антагонистические ценности,
которые были заявлены как условия успеха западного общества, переняв которые,
постсоветское пространство вполне может добиться успеха и процветания. Наиболее
радикальными можно назвать следующие установки:
- Экономический экспансионизм и эгоизм;
- Тотальное потребительское отношение к природе, человеку,
межличностным взаимоотношениям и культуре;
- Рыночный подход к оценке и производству социальных благ,
понятие рентабельности, которое распространилось с экономической сферы на
социальную, включая образование, искусство, заботу о нетрудоспособных членах
общества;
- Крайний индивидуализм и гедонизм, презрение к идеалам
аскетизма и умеренности;
- Крайний релятивизм, который утверждает, что истин не
существует, в том числе истин, связанных с морально-этическими нормами. Что
ведёт, соответственно, к аморальности, а также к деградации научного мышления;
- Исключение представлений о необходимости духовно-нравственного
развития человека и сведение понятия прогресса лишь к развитию технологий,
которые призваны обслуживать гедонистические стремления человека.
Как уже сказано выше, именно украинское общество оказалось в наиболее сильной мере подвержено негативным последствиям этого перелома. При этом именно украинские социологи уделяли наибольшее внимание проблеме по сравнению со своими коллегами из других республик. Поэтому и в данной статье упор будет сделан на иллюстрацию состояния украинского общества как той нижней точки на постсоветском пространстве, которая позволяет понять всю опасность сохранения данного культурного антагонизма.
Современное состояние общественных приоритетов, норм и
морали в украинском обществе хорошо иллюстрируют два аналогичных исследования,
которые были проведены Институтом социологии академии наук в УССР в 1982 году,
а два десятилетия спустя, в 2002 году, уже в независимой Украине. Данные,
приведённые в Таблице 1, показывают, какие общественные нормы и приоритеты
обнаруживались на Украине десять лет спустя после провозглашения независимости.
Ниже мы проанализируем эти результаты более подробно в привязке к конкретным
общественным реакциям на изменение ценностно-нормативной системы.
Глобальная проблема подобных преобразований в том, что общество, которому прививается набор «новых» ценностей и целей, в большинстве своём не обладает ни моральными возможностями (кому-то мешает совесть, усвоенные в более раннем возрасте нормы, кому-то — отсутствие энергии и таланта), ни социально организованными средствами удовлетворить порождённые этими целями потребности (материально-экономическая база постсоветского общества не предусматривает обеспечение максимальных возможностей потребления всеми членами общества, тем более в условиях чрезмерно раздутых потребностей). Подобный разрыв между желаниями и возможностями приводит в итоге к девиантным общественным реакциям. Одни нарушают правила, другие отчаиваются изменить свою жизнь и жизнь общества в целом и впадают в апатию. Моральные и интеллектуальные общества скованы отсутствием понимания того, как вновь установить чёткую согласованность между целями и средствами.
Для того чтобы проиллюстрировать разрыв между целями и возможностями по их достижению, возьмём базовый набор ценностей, которые одинаково будут характерны как для постсоветского общества, так и для предыдущего социалистического периода, — обеспеченность едой, одеждой, жильём, медицинской помощью. На Графике 1 представлены результаты исследования Института социологии НАН Украины, которые показывают, какая доля респондентов заявляет о своей необеспеченности. Конечно, стоит понимать, что эти данные носят субъективный характер и отражают представления респондентов, сформированные под влиянием текущих культурных установок. Проще говоря, нынешние потребности под влиянием культуры общества потребления нередко являются объективно завышенными, особенно в сравнении с предыдущим советским периодом. Однако для формирования общественных реакций на ситуацию важна именно субъективная оценка, которая и является приоритетной для каждого отдельного индивида.
Как видно из Графика 1, от трети до половины населения Украины считает, что лишены тех или иных элементов базовых потребностей. Показательно, что, несмотря на более благоприятное положение республики, оценка гражданами Российской Федерации удовлетворённости собственных потребностей не сильно отличается о того, что наблюдается на Украине. Так, в мае 2017 года опрос, проведённый центром ВЦИОМ, показал, что около 10% респондентов заявляют, что им не хватает средств даже на продукты, а ещё 29% респондентов испытывают проблемы с покупкой одежды. Таким образом, доля граждан, которые считают, что не в состоянии удовлетворять в достаточной мере базовые потребности, в РФ составляет около 40%. Вполне вероятно, что объективные статистические данные могли бы показать, что обеспеченность в еде и одежде россиян выше, чем они заявляют. Однако, как уже указывалось выше, в этом случае субъективные ощущения и мнения играют не менее важную роль.
Если говорить о степени достижения более специфических для
постсоветского общества целей, то и тут значительная часть респондентов на той
же Украине отмечает, что успеха на этом пути страна не достигла. В рамках того
же ИСНАНУ 2016 года 67% респондентов заявили, что уровень развития демократии в
стране неудовлетворительный. Можно предположить, что для значительной части
жителей республики само понятие демократии ассоциируется с построением
процветающего общества по примеру стран запада (то есть демократия — это
комплексное понятие, связанное не только с политическими, но и
социально-экономическими реалиями страны). Косвенно это подтверждается тем, что
60% (опять же по данным исследования ИСНАНУ 2016 года) респондентов уверены,
что без демократии невозможны экономический рост и благосостояние населения.
Подобная неудовлетворённость даже в базовых потребностях (не
говоря уже о гипертрофированных массовой культурой потребностях)
свидетельствует о серьёзном рассогласовании между целями и доступными
средствами. В современной социологии
существует ряд концепций, которые описывают, как реагирует общество на подобное
рассогласование. В этой статье мы обратимся к одной из базовых концепций
социолога Роберта Мертона, идеи которого впоследствии получили своё развитие в
работах социологов следующих поколений. Эта концепция выделяет пять типов
ненормативных реакций, однако для нашей темы наиболее значимыми являются три из
них: инновация, конформизм и мятеж. Рассмотрим теперь каждую из них более
подробно.
Инновация
Итак, возникает ситуация, в которой предлагаемые нормативные
средства достижения целей, такие, например, как высокая образованность,
трудолюбие, соблюдение этических норм и т. д., не позволяют добиться тех целей,
которые ставит перед обществом приведённая в начале статьи шкала ценностей и
установок. Проще говоря, не нарушив норм и законов, нельзя добиться жизненного
успеха. Подобное понимание можно проиллюстрировать данными ИСНАНУ, полученными
при ответе на вопрос о том, что позволяет сегодня украинцам добиваться
жизненного успеха и высокого социального положения (График 2). Полученные
ответы мы разделили условно на три группы, в первой из которых находятся мало
зависящие от человека факторы либо факторы нейтральные (синий цвет). Вторая
группа — это позитивные факторы, которые закладываются в процессе воспитания и
декларируются как нормативные (зелёный). Важно подчеркнуть, что эта группа,
названная здесь позитивной, именно декларируется, при этом разница между
декларативными и реальными нормами в постсоветском обществе очень существенна.
Подробнее об этом будет сказано ниже.
Третья группа — это
средства, применение которых противоречит декларируемым нормам (в эту группу
также внесены такие факторы, как влиятельные друзья и родственники, так как их высокая оценка связана с признанием значимости в обществе непотизма, или
«кумовства», как ключевой предпосылки жизненного успеха, что противоречит
декларируемым общественным нормам).
Даже без специального подсчёта удельного веса каждой группы вполне очевидно, что верхнюю часть таблицы занимают в основном либо ненормативные средства достижения жизненного успеха, либо такие, которые мало зависят от самого человека. При этом в низу таблицы оказываются все те средства, которые зачастую декларируются как предпочтительные в процессе жизненной деятельности человека.
Подобные результаты показывают, что принципы, мораль, этика, законы либо просто бесполезны в процессе достижения целей, либо и вовсе мешают. Поэтому нет иного пути, кроме как обходиться по возможности без них. Это приводит к криминализации общества, закреплению аморального стиля поведения в различных сферах жизни и экономики. Культура, СМИ, политика, бизнес, государственное управление — какой бы ни был выбор жизненного пути, чем меньше отягощён человек нормами, тем зачастую большими становятся шансы на его успех. Это одна из основных предпосылок коррумпированности и аморальности постсоветского общества на всех уровнях. Наибольшего же успеха нередко добиваются наиболее беспринципные и отчаянные, в результате чего постсоветские элиты просто переполнены личностями, которым в идеале не место не только в высших слоях общества, но и на свободе.
Слишком часто успеха добиваются люди, которые способны на любое преступление, на любое нарушение морально-этических норм. В свою очередь, их успех подаёт пример менее успешным соотечественникам. В упомянутой выше концепции Мертона часть общества, которая прошла путь от понимания недееспособности предлагаемых нормативных средств к решению нарушать существующие нормы и законы, называется «инноваторами». А сама реакция, при которой общественные цели признаются, а предлагаемые средства отвергаются, называется инновацией.
В этом смысле очень показательно изменение отношения к честному труду, которое произошло в украинском и других постсоветских обществах. В Таблице 1 видно, что в 1982 году 87% респондентов заявляли, что верят, будто окружающие считают, что жизненного успеха можно добиться честным трудом. К 2002 году таких респондентов оставалось уже только 32%. Именно истории успеха «инноваторов», и в первую очередь элит, из которых они преимущественно состоят, показали остальным гражданам, что честный труд далеко не обязательное, а нередко излишнее условие для достижения благополучия и успеха. В конце концов это явление достигло такого размаха, что дало повод говорить украинским социологам о феномене «аморального большинства». Наличие такого аморального большинства просматривается в оценке респондентов окружающих, которые представлены на Графике 3.
Как видно из представленной таблицы, осознание «аморальности большинства» достигло на Украине пика уже по итогам 90-х годов. С тех пор это представление закрепилось на максимальном уровне и за исключением некоторых колебаний вот уже второе десятилетие остаётся на крайне высоком уровне. Конечно, данное явление характерно не только для Украины, но и для многих других республик. В частности, исследования российской социологической службы ВЦИОМ демонстрируют очень похожие результаты. Данные этих исследований приведены на Графике 4. Косвенно влияние «инноваторов» отражает и ответ на вопрос о неизбежности войн. Вероятно, впечатление от того, что окружающие могут пойти на всё ради собственной выгоды, что нормы зыбки и не обязательны, убеждает в неизбежности конфликтов между людьми и их неспособности мирно решать вопросы.
Таким образом, очевидно, что первая из описанных ненормативных реакций — «инновация» — порождает, во-первых, криминализацию общества, коррупцию, а в итоге взаимное недоверие, что в социологии носит название социального цинизма. Вероятно, в этом кроется также одна из причин непотизма, или «кумовства», когда родственным или дружественным связям отдаётся предпочтение при выборе партнёров, сотрудников, зачастую в ущерб их профессиональным и личным качествам. Однако в условиях «аморального большинства» такой подход даёт больше предпосылок для личного доверия, что в конце концов перешивает все остальные негативные стороны подобного выбора. Естественно, что данное явление имеет массу негативных общественных последствий, детальное рассмотрение которых — тема отдельной статьи.
Конформизм
Следующей реакцией, согласно Мертону, является конформизм,
последствия которого также находят практическое подтверждение в исследованиях
постсоветских социологов. По сути конформизм не имеет такой отрицательной
окраски, как инновация. Однако, когда идёт речь об обществе, где существует
значительное рассогласование между целями и наличными средствами, конформизм
цементирует и сохраняет все недостатки общественной системы. Эти люди принимают
устанавливаемые культурой общественные цели и принимают те нормативные
средства, которые предлагаются для их реализации. Однако согласие и с первым, и
со вторым не делает ни предложенную цель более приемлемой и позитивной, ни
средства её достижения более эффективными. В итоге попытка соответствовать
установленным нормам заранее обрекает конформистов на неудачу в достижении
жизненного успеха. Ввиду продемонстрированного на Графике 2 понимания малой
эффективности нормативных средств и одновременно нежелания, боязни или неспособности пойти на серьёзные нарушения норм и законов, эта часть общества зачастую
осознаёт собственную бесперспективность, смиряется со своим положением
«неудачников». На общественном уровне
эта часть общества подвержена постоянной апатии и безразличию, то есть
социальной депрессии. По сути, из полноценных членов общества они превращаются в
безвольных наблюдателей, не способных всерьёз повлиять на реалии окружающего их
мира.
Если перейти в политическую плоскость, то на примере украинского опыта можно видеть, что главный легальный инструмент влияния на власть — выборы — не приводит к достижению тех целей, для которых он предназначен. Избирательный процесс никак не приближает построение материально обеспеченной, безопасной и комфортной страны по примеру того набора представлений о процветающих странах западного типа, который имеется в общественном сознании. Вот уже более двух десятилетий результат выбора либо оказывается неудовлетворительным, либо этот результат отменяют посредством «инноваторских» методов, то есть при помощи обхода норм и законов. В последнем случае речь идёт не только о таких значительных событиях, как майданы, но и об отмене волеизъявления посредством фальсификации выборов, судебных решений, лишения депутатов мандатов и даже убийств. Проще говоря, победившему посредством шахмат раз за разом навязывают игру либо в «дурака», либо в «Чапаева». Результатом подобных политических реалий становится представленная на Графике 5 оценка достижения глобальных общественных целей, которые также традиционно приписываются западным обществам, методы и средства которых мы якобы перенимаем.
Что касается более низового уровня материальной обеспеченности, то степень её достижимости на уровне отдельных представителей украинского общества уже проиллюстрирована на Графике 1. Таким образом, очевидно, что значительная часть украинцев находится в состоянии постоянной рассогласованности между жизненными установками и своим реальным жизненным положением. Это порождает постоянное чувство неудовлетворённости у значительной части населения. Довольно приблизительно о том, какая часть населения находилась в подобном состоянии на 2017 год, можно понять из данных опросов ИСНАНУ и ВЦИОМ, представленных на Графике 6.
В динамике на Украине доля граждан, неудовлетворенных своей жизнью, последние десять лет колеблется от 40% до 50%, а в России — от 20% до 30%. Причём что касается Украины, то тут, как мы видели на Графике 2, нормативные методы, как считает общество, не ведут к жизненному успеху.
Бесполезен, по мнению украинцев, и главный инструмент влияния на общественно-политическую жизнь, а, следовательно, и на социально-экономическую ситуацию — избирательное право. Абсолютное большинство респондентов заявляет, что выборы не имеют особого смысла и зачастую не ведут к улучшению ситуации в стране.
На Графике 7 представлена оценка респондентами на Украине эффективности различных способов взаимодействия с государственной властью.
Стоит учесть, что около 20% респондентов затрудняются ответить на данный вопрос. Следовательно, лишь 20–30% опрошенных не согласны со столь пессимистичными выводами. Однако как бы там ни было, те представители общества, которые выбрали реакцию конформизма, вынуждены оставаться в ситуации, с одной стороны, недовольства своим положением, а с другой стороны, неспособностью найти способы её исправления. Интересно, что в этих условиях вполне логичным чувством, которое позволяет такому человеку до определённой меры сохранять личную и общественную стабильность, является надежда. На протяжении как минимум последних десяти лет исследования показывают, что около 45% респондентов при ответе на вопрос «Какие чувства у вас возникают, когда вы думаете о будущем?» выбирают вариант ответа «Надежда». Эту особенность вполне используют в политических технологиях, и на Графике 8 видно, что на годы наиболее массированной агитации во время президентских кампаний приходится всплеск оптимистичных настроений, которые спустя несколько месяцев после голосования неизменно идут на спад.
Как видно на графике, всплески приходятся на 2000, 2005, 2010 и 2014 годы, то есть годы избрания нового президента страны. Можно предположить, что жизнь значительной части обнадёженных предвыборной агитацией избирателей, судя по оценке эффективности выборов, к лучшему не изменялась. Конформная часть общества продолжает оставаться в условиях неудовлетворённости формируемых культурой потребностей, а иногда и в условиях неудовлетворённости даже базовых биологических потребностей. Это имеет ряд последствий для этой группы. Во-первых, сразу стоит сказать, что часть этой группы может переходить в той или иной степени к методам, характерным группе инноваторов. После чего в той или иной степени они достигают поставленных перед собой целей. Таким образом, система при которой нарушение норм и законов является непременным слагаемым успеха, самовоспроизводится.
Однако большая часть продолжает привычный образ жизни, и для них становится характерным состояние, которой в социальной психологии принято называть депривацией. В этом смысле под депривацией подразумевается продолжительное лишение удовлетворения своих социальных и психологических потребностей. Разнообразие последствий этого состояния настолько велико, что этому разнообразию в приложении к постсоветскому обществу необходимо посвящать целые монографии. В рамках статьи же стоит отметить наиболее характерные последствия. Одним из сравнительно лёгких в социальном плане следствий депривации является снижение ощущения счастья и удовлетворения от повседневной жизни. К примеру, на Графике 9 приводятся данные ВЦИОМ 2017 года, которые иллюстрируют мнение россиян о том, стали ли россияне более счастливыми за последние десятилетия.
Что касается Украины, то в нашем распоряжении нет данных опросов с аналогичной формулировкой. Но есть ещё более показательные результаты, полученные ИСНАНУ в 2017 году. Как показано на Графике 10, оценки качества жизни до 1991 года в украинском обществе значительно выше, чем оценка качества жизни в нынешнее время. При этом значительная часть общества поддерживает процесс «декоммунизации», который сейчас активно проводится на Украине. График показывает, что значительная часть представителей украинского общества имеет взаимоисключающие представления одновременно.
Об этом эффекте мы поговорим ниже в разделе, посвящённом релятивизму, а сейчас стоит сказать о более серьёзных социальных последствиях, которые свойственны конформной части общества, находящейся в состоянии депривации. Главным из таких последствий является рост агрессии как у отдельных индивидов, так и у всего общества в целом.
Причём агрессия эта, как известно, может быть направлена как вовне, так и внутрь личности и общества, так называемая аутоагрессия. Именно это состояние является источником таких явлений, как алкоголизм, наркомания, самоубийства среди взрослого населения, бытовая преступность и домашнее насилие, разводы, в какой-то мере аборты. Кроме того, депривация служит источником соматических заболеваний и неврозов, то есть заболеваний, порождённых подавленным состоянием психики.
Не секрет, что по числу подобных негативных явлений Украина, Беларусь и Россия занимают ведущие места в Европе, а иногда и в мире. Таблица 2 представляет рейтинг, составленный на основе данных Всемирной организации здравоохранения и ООН. Трудно гарантировать окончательную точность этих данных, однако они достаточны для общего понимания разрушительной силы депривации.
На данной таблице видно, что даже разница в доходах в 2-3 раза между постсоветскими республиками не имеет решающего значения для преодоления последствий депривации.
Естественно, что состояние депривации не
единственный источник подобного положения, но, несомненно, один из наиболее
значительных. Стоит также отметить, что, хотя в этой таблице не представлены
бывшие страны Варшавского договора, они также нередко фигурируют в верхних
строчках подобных антирейтингов (нетрудно заметить, что некоторые порядковые
номера в таблице пропущены, их нередко и занимают наши бывшие союзники). Кроме
того, показательно, что прибалтийские республики, несмотря на то, что ещё
некоторое время назад они позиционировались как витрины западных
преобразований, в реальности находятся в столь же бедственном положении, как и
другие республики бывшего СССР.
Мятеж и релятивизм
Итак, выше рассмотрели те несколько путей, которые стоят перед конформистом в условиях рассогласованности между целями и средствами их достижения. Переделать персонально под себя нормы и средства, тем самым увеличив шансы на успех, — инновация. Второй путь — оставаться в состоянии конформизма, ничего не меняя ни в своём поведении, ни в ценностно-нормативной структуре общества, при этом обрекая себя на депривацию и все сопутствующие ей проблемы. Но есть и третья реакция (из тех, которые мы рассматриваем в данной статье) — мятеж.
Под данным термином здесь подразумевается не вооружённое
восстание, но стремление внедрить во всём обществе, а не лишь для себя
персонально, как в случае с инновацией, новые средства достижения целей. При
этом не только изменить средства достижения, но и сами цели. Простым примером
здесь будет социалистическая революция, которая состоялась в России столетие
назад. Перед обществом были поставлены новые цели, и были
созданы новые средства их достижения. Но этот пример довольно прост, в то время
как состояние постсоветского общества отягчено хроническим расхождением между
декларируемыми целями и теми, которые реально подразумеваются в общественной
жизни. Для того чтобы учесть именно эту специфику, стоит отвлечься для описания
ещё одного характерного для постсоветского общества явления — релятивизма.
Для начала стоит вкратце указать на одну фундаментальную проблему советского периода.
Ожесточённая борьба за установление власти, опирающейся на идеологию марксизма, привела к тому, что уже на ранних этапах это учение начало проявлять признаки догматизма. В какой-то момент советской истории марксизм окончательно превратился в догму, что означало, по сути, отказ его развития и применения к конкретным жизненным условиям. Это постепенно превратило советский марксизм в формальность и декларацию. Постепенно в обществе сформировались новые цели и новые реально действующие нормы. В конце советского периода это расхождение между декларативными и реальными ценностями стало одной из причин формирования того социального цинизма широких слоёв общества и лицемерия элит, которые стали так характерны для постсоветской истории. Советские элиты продолжали говорить о великой цели построения коммунизма, а в реальности при этом искали способ закрепить за собой понадёжнее государственную собственность и материальные богатства страны. Подобная стратегия начала действовать на всех уровнях общества, и руководитель комсомола после собрания, на котором произносил пространные речи о подвигах строителей коммунизма, тут же отправлялся раздобыть «по блату» какой-нибудь иностранный товар или дефицитную материальную ценность. Под гимны коммунистическим идеалам, в которых сомневаться было прямо запрещено, шло нарастающее становление капиталистической системы.
При
этом декларативный догматизм никуда не исчез и до самого конца существования
Советского Союза продолжал вторгаться даже в те сферы жизни общества, которые
на первый взгляд далеки от социально-экономического устройства и идеологии. Под
угрозой официальных санкций индивиды продолжали придерживаться декларативной
системы ценностей, но в большинстве случаев лишь внешне. То, с какой лёгкостью
распалась советская система, как раз и объясняется тем, что под слоем
декларативных ценностей давно уже существовали новые, реально и вполне искренне
разделяемые обществом. Как только «иго
советского тоталитаризма» осталось в прошлом, постсоветское общество бросилось в
сторону, на первый взгляд противоположную догматизму, как тогда казалось, к
созданию демократического общества западного типа. На деле же это имело два
последствия. Во-первых, практика показала, что привычка скрывать истинные
ценности за декларациями, то есть социальный цинизм и политическое лицемерие,
никуда не исчезли. Отбросив декларации коммунистической идеологии, в течение
короткого периода постсоветские общества усвоили новые декларации
демократических ценностей. Однако, как и несколько десятилетий назад, под этими
декларациями вновь скрываются совсем иные цели и реальные средства. Некоторое
представление о них дано в Таблице 1 и Графике 2.
Если в
предыдущий период на смену коммунистическому сознанию пришло, выражаясь
марксистской терминологией, сознание мелкобуржуазное, то и в постсоветском
периоде произошла подмена демократии на релятивизм. То есть произошла
абсолютизация относительности познания и невозможности установления истин и
устойчивых норм. В условиях разрыва между декларативными и реальными нормами
релятивизм оказался вполне логичным принципом. Всякое мнение фактически
равноценно иному мнению, даже вне зависимости от того, кто это мнение
высказывает и какие при этом преследует реальные цели. Произошла абсолютизация
отказа от поиска истины. По сути, здесь проявился диалектический закон единства
и борьбы противоположностей — догма стала антидогмой и, в свою очередь, сама
превратилась в догму. Всё это способствовало разложению научного мышления, в
первую очередь, в сфере общественных наук, и, вероятно, подобный процесс начал
затрагивать уже и сферы наук естественных. Подобные процессы несомненно
способствуют дальнейшему общественному упадку.
Не
остаётся в стороне, естественно, и морально-этическая сфера. Здесь проявляется
так называемый моральный релятивизм, который можно охарактеризовать фразой: «Всякая мораль относительна,
потому что относительно само добро». Подобная установка в том числе является и
одной из предпосылок к формированию «аморального большинства», отражение в
социологических исследованиях которого представлено на Графике 3. Тут
также можно вспомнить известную фразу Достоевского — «Если бога нет (то есть
устойчивой нормы), то всё позволено».
Естественно, что подобная установка вступает в резонанс с
рассогласованием между целями и средствами и является дополнительным фактором
увеличения числа инноваторов в обществе.
Ещё одним отражением описанного тут релятивизма и расхождения между декларируемым и реальным можно назвать данные, полученные в 2015 году во время исследования ВЦИОМ в России и ИСНАНУ на Украине. Данные представлены на Графике 11 и показывают, что абсолютное большинство респондентов в России находится в состоянии хронического безверия и неопределённости. Причём это состояние сохраняется уже на протяжении четверти века.
Можно
сказать, что в постсоветском обществе укоренилась привычка декларировать одни
ценности, а в действительности исповедовать другие. Как уже было показано на
графике 10, в украинском обществе значительная часть респондентов одновременно
заявляет, что жизнь их семьи до 1991 года была значительно лучше нынешней, и при
этом поддерживает проводимую правительством декоммунизацию. Ещё более
показательным примером является то, что именно часть политических элит, обычно
представляемых как «демократические», развязали на Украине войну и массовые
преследования инакомыслящих. Часть общества, которая на уровне деклараций
поддерживает наиболее гуманные ценности европейского общества, оказала наиболее
последовательную поддержку вооружённому подавлению восставших регионов. И таких
превращений в украинском обществе наблюдается немало.
И всё же подобное расхождение между декларациями и реальными целями, возможно, и свидетельствует о том, что традиционные ценности русской культуры, которые воплощены как в лучших произведениях нашего классического искусства, так и в наиболее выдающихся достижениях советского периода, ещё далеко не изжиты. Открыто признать нормой наиболее крайние ценности потребительского общества постсоветские государства всё ещё не решаются. Притворная игра в высокие идеалы, демократичность, коллективизм всё ещё продолжается. А значит, ценности предыдущих периодов истории всё ещё живы и продолжают вносить раздвоенность в общественное сознание постсоветских республик.
В
подобном раздвоенном состоянии кроется несколько острых
общественно-политических угроз. Как мы уже сказали выше, одной из форм реакции
на рассогласование между целями и средствами является мятеж. Некая общественная
группа решает, что в обществе необходимо изменить и жизненные установки, и
средства их реализации. Общий упадок культуры и низкий уровень общественно-политического
самосознания приводит к тому, что в качестве ценностей происходит возрождение
архаичных идеологий. Неспособность продуцировать научный подход к изменению
общественного устройства приводит к тому, что мятежники пытаются возродить
общественные ценности, актуальные для прошлых эпох. Подобные намерения вступают
в резонанс с безыдейностью и неопределённостью общественного сознания.
Господствующий в обществе релятивизм обращается в свою противоположность —
фанатизм. Простота и даже примитивность подхода в этом смысле роднит все
подобные попытки, будь то религиозные установки, российская «белогвардейщина»,
украинская «бандеровщина» или распространённый на постсоветском пространстве
обывательский «сталинизм». Общим для таких попыток является также радикальный
подход к решению общественных проблем, культ насилия и отсутствие хоть
сколько-нибудь приспособленной для современных условий программы преобразования
общества. Всё это порождение мятежной реакции в совокупности с угнетающим
общественное сознание релятивизмом и низким культурным уровнем самих
мятежников. Как показывает пример Украины, подобный архаичный мятеж ведёт
общество лишь к конфликту и ещё большему усугублению аномии. Порождаемые
подобным мятежом эмоции подтачивают и без того ослабленные интеллектуальные
силы общества. Создают препятствие на пути к рациональному осмыслению той
ситуации, в которой оказалось постсоветское пространство.
Ещё одним следствием рассогласования между целями и средствами, а также между декларируемыми и реальными ценностями являются цветные революции. Мы можем наблюдать, как раз за разом на постсоветском пространстве появляются «майданные» партии, выдающие себя за мятежников. Они предлагают отбросить царящее в обществе лицемерие и наконец перейти к построению государства на действительных принципах европейской демократии. Проще говоря, появляется лидер, который бросает власти типичное для технологий майдана обвинение в коррупции. Учитывая, что и в российском, и в украинском обществах жизненный успех элит напрямую связан с их коррумпированностью, а реальные меркантильные ценности общества для всех очевидны, то подобное обвинение, как правило, не требует доказательств. В итоге создается «ахиллесова пята» в общественно-политической стабильности, в которую раз за разом могут бить все заинтересованные как внешние, так и внутренние силы. Однако до последнего времени между Россией и Украиной здесь наблюдалось существенное различие. Для начала скажем об Украине. Образ «европейских ценностей» на Украине уже более двух десятилетий имеет в основном позитивную коннотацию. Причём нередко он мало ориентирован на европейские реалии и представляет собою, скорее, заменитель образа коммунизма, который наконец удалось построить. По сути это во многом религиозный образ, который являет собою почти полную противоположность тем неприглядным реалиям, которые имеют место в республике. Проиллюстрировать это можно следующим примером. Как было показано на Графике 2, представления украинского общества о наиболее эффективных методах достижения жизненного успеха связаны в первую очередь с инноваторскими методами. Совершенно иную картину мы наблюдаем при ответе на вопрос о том, какие, по мнению украинских респондентов, наиболее эффективные методы достижения жизненного успеха в Европе (График 12).
Как видно из этого графика, европейское общество
представляется украинским респондентам таким, где удалось избавиться от
ненормативных методов достижения целей, а значит, реально, а не декларативно
установить «демократические» ценности. Возможно, поэтому призывы стать на европейский
путь развития психологически воспринимаются и как призывы избавиться, наконец, от
долгих лет лицемерия, притворства и безыдейности. Таким образом, группа
мятежников оказывается в состоянии втягивать новые и новые слои населения.
Ещё вчера безыдейные и ни во что не верящие конформисты проникаются
романтизмом идейной убеждённости. Состояние депривации и неопределённости
сменяется некой новой благородной целью, добившись которой можно преодолеть
бессмыслицу жизни и «недостаток бытия». В то время как постсоветские партии,
в которых идейность лишь декларируется, а пребывание в партии служит
исключительно целям обеспечения личного жизненного успеха, не могут подобным
образом в нужный момент освободить моральные силы даже тех, кто им
симпатизирует в обществе или хотя бы поддерживает, видя в них гарантию
стабильности всей общественной системы. Даже когда в группе сторонников таких
партий начинает само пробуждаться творчество масс, постсоветские партии
дистанцируются от подобных порывов, а то и начинают их подавлять. В таких
условиях происходит деморализация и дезорганизация их сторонников, а
«мятежники», наоборот, привлекают всё больше сторонников и укрепляются.
Исследования ИСНАНУ в период майдана 2013–2014 гг. показывают, что сторонники протестов в целом демонстрировали существенно более низкий показатель деморализованности и цинизма, чем население, которое осталось нейтральным. Интересно, что и противники майдана, которые обрели некий смысл в этом противостоянии, хотя и уступали майдановцам в этих показателях, но при этом несколько превышали показатели «нейтралов». На Графике 13 показаны индексы социального цинизма и аномии для групп населения в зависимости от того, были ли они сторонниками майдана, его противниками или сохранили нейтралитет.
Учитывая, что статистически значимой разницей для этих индексов является 0,05, на представленном графике очевидно, что та часть населения, которая отнеслась к майдану негативно или позитивно, демонстрирует существенно меньший уровень цинизма. Проще говоря, эти люди на какое-то время смогли избавиться от неопределённости, от «пелены» повседневного бытия и пусть даже на уровне моральной поддержки стать участниками исторического процесса. Привлекательность этого состояния и способность к заражению им нельзя недооценивать. Особенно в условиях постсоветского общества. Что касается уровня деморализации, то тут, учитывая, что опрос проводился после бегства Януковича в конце февраля 2014-го, также существует прямая зависимость от уровня поддержки майдана. Естественно, что противники майдана, которые оказались не задействованы в событиях зимы 2013-2014, несмотря на свою психологическую готовность, оказались после краха Януковича в подавленном состоянии. К сожалению, ИСНАНУ не проводил исследования во время событий весны 2014-го на юге и востоке Украины, а потому сравнить показатели мы не можем. Однако, думаю, не ошибёмся, если предположим, что индекс цинизма среди участников событий в Донецке или Крыму также оказался значительно ниже обычных украинских показателей.
Попытка 2014 года перейти от постсоветской раздвоенности между реальностью и декларациями оказала довольно заметное влияние и на традиционное недоверие населения друг к другу. На Графике 3 мы показали, что большинство респондентов считает, что окружающими их людьми движут в основном меркантильные интересы, ради которых они согласны пойти на аморальный поступок или преступление. Им нельзя доверять. В 2014 году эти показатели резко снизились.
Однако
этот народный порыв к отказу от притворства и раздвоенности, а также попытка
избавиться от депривации и релятивизма были изначально обречены на провал. Группа,
выдававшая себя за «мятежников», естественно, была представителями всё тех же
постсоветских сил, лишь вооружённых более продвинутой политической технологией.
И, придя к власти, победившая сторона тут же начала воспроизводить аналогичные
своим предшественникам практики и добиваться всё тех же привычных для
постсоветского общества целей, не забывая при этом декларировать
демократичность и реформаторство. Интересно, что в среде майдановского движения
были и настоящие «мятежники». Однако они представляли собою описанную выше
разновидность архаичного фанатизма под общей маркой «бандеровщины». Как уже
было сказано, подобный «мятеж» лишь отчаянная попытка преодолеть постсоветский
релятивизм, которая не имеет никакой конструктивной основы, а значит, в принципе
не может всерьёз претендовать на то, чтобы возглавить общественные преобразования.
Для придания видимости победы «мятежа» в 2014-м в правительстве и парламенте
появились подобные «люди из народа», но ненадолго. В 2016 году правительство обновилось, и в нём
уже практически нет следов «мятежа». Исключение составляет лишь традиционно
малоинтересная для украинских правительств гуманитарная сфера, сфера
образования, государственного сектора массовой культуры, языковой политики и
т. д. Здесь «мятежникам» дан карт-бланш, что вполне логично, учитывая, что в этих
вопросах они имеют хотя бы какой-то план действий, который, впрочем, не выходит
за рамки разрушения памятников советского периода, запретов символики,
переименований и введения ограничений для общерусской культуры.
Окончательным поражением порыва 2014 года можно считать то,
что если в том же 2014 году 41% считал себя в выигрыше от победы над
Януковичем, 42% колебались и лишь 17% признавались в своём поражении, то два
года спустя, к лету 2016 года, опросы демонстрируют уже совершенно зеркальную
картину. Доля колеблющихся и неопределившихся осталась около 40%, а вот доля победителей
сократилась почти в десять раз — до 5%, доля проигравших, наоборот, выросла более
чем в три раза и достигла 56%. Очередная попытка вырваться из постсоветской
действительности закончилась неудачей, причём государству и обществу был
нанесён тяжёлый урон, часть территорий страны потеряна, а на востоке всё ещё
тлеет вооружённый конфликт.
Что касается России, то здесь пока события по данной схеме, несмотря на аналогичный Украине потенциал аномии и желание избавиться от неопределённости, пока не произошли. Можно предположить, что в первую очередь это связано с отсутствием идеализации западного образа жизни в политическом сознании. Одним из стереотипов здесь является негативная роль Запада, и в частности Европы, в российской истории.
Ещё более актуализирует этот стереотип
то, что катастрофу 90-х годов значительная часть нынешнего населения России
связывает с вмешательством западных стран. В этом смысле примерно аналогичных
воззрений придерживается в основном население восточной и южной Украины,
которое не поддержало ни майдан 2004-го, ни майдан 2014 года. Однако, судя по
всему, так будет далеко не всегда. Дело в том, что в активный общественный
возраст входит поколение, которое родилось уже после 1991 года, и для них эти
события не имеют такой актуальности. По косвенным признакам, которые были
представлены в статье «Смена поколений и будущее общественного мнения в
вопросах союзной интеграции», можно судить о том, что для нового поколения
россиян проблемы 90-х уже не имеют такого значения, а позитивное отношение к различным
проявлениям европейской культуры выше. Поэтому не исключено, что майдановские
технологии фальшивого «мятежа» будут иметь в стране всё больший успех.
Ответом на подспудное желание общества избавиться от
рассогласования между целями и средствами, избавиться от разрыва между
декларациями и желанием может стать культивирование архаичных идеологий. Уже
сегодня очевидно, что власть в республике всё чаще обращается к религиозным
идеям и пытается гальванизировать отдельные черты культуры доиндустриального
периода, связанные с монархией, аристократизмом и т. д. Естественно, что подобные
формы не могут в современных условиях сыграть конструктивной роли, а потому
компенсировать постсоветскую безыдейность, как было сказано выше, способны лишь
при условии примитивизации и повышения градуса эмоционального накала. Подобный
сдвиг в доиндустриальную архаику и национализм мы наблюдаем и в постсоветских
элитах на Украине. Нет сомнений, что подобные методы не в состоянии решить ни
проблему релятивизма, ни проблему рассогласования целей и средств.
Резюмируя, стоит сказать, что описанное здесь состояние аномии не может консервироваться бесконечно долго. Реакции на изменение сложившегося баланса целей и возможностей неизбежны. Реакция инновации, которая привела российское и украинское общества к высокой коррумпированности на всех уровнях, уже произошла. Причём, похоже, случилось это ещё до развала СССР. Далее неизбежны попытки реакции мятежа.
Похоже, что, учитывая текущую специфику нашего общества, они могут иметь три наиболее перспективные формы. Первая, назовём её условно лже-мятеж, который направлен на полный переход к так называемым «демократическим ценностям». На примере Украины видно, что подобные попытки ведут к переводу республики на обочину цивилизации и окончательному закреплению за ней статуса периферии.
Второй возможный вид мятежа в связи с давлением релятивизма и безыдейности — это возрождение архаичных форм вкупе с фанатизмом и догматизмом в виде националистических или крайних религиозных идей. Подобные реакции не имеют конструктивного потенциала и, как это видно на том же украинском примере, ведут общество к расколу и конфликту.
И, наконец, третья потенциальная форма мятежа — это переход к рациональному переустройству общественной системы с опорой на лучшие достижения отечественной традиции. Позволим себе утверждать, что только этот вариант в случае успеха позволит не только избежать «варварского» аномичного состояния, но и вернуть Россию к мировому духовному и интеллектуальному лидерству, утраченному в конце ХХ века. И, естественно, избежать участи периферии, а значит, исторического переваривания более успешными и прогрессивными обществами.