Демократия остаётся одним из самых больных вопросов современности. Только кажется, что с ней всё понятно. В реальности как республиканский механизм она прошла в западном обществе сложный путь, едва ли соответствуя при этом древнему идеалу власти демоса. Как повлиял на проблему демократии кризис глобальной экономики и куда он подталкивает общество?

Пришествие неолиберализма в конце кризисной эпохи 1973–1982 гг. во многом обездвижило западную демократию, превратив её в процедурную игру. Эта доктрина и идеология выводили на первый план рыночную и коммерческую свободу, а общественные интересы задвигали на задний план. Под напором неолиберальных реформ ослабли опорные социальные структуры демократии, какой она была в XX в., массовость их уменьшилась. Люди уходили в частную жизнь, а элиты смелее шли на манипуляции. Протест стал антиглобалистским с верой в социальные сети и растущим недоверием к «прогнившим партиям».

Критика неолиберализма и подмятой им под себя демократии, либеральной демократии со стороны «звёзд» антиглобализма была эффектной. Не была она только эффективной; контркультурный пафос не помешал ей войти в мейнстрим.

А потом пришёл глобальный экономический кризис, настал 2008 год.

Всё не выглядело однозначно мрачно в эпоху, предшествующую кризису 2008–2020 гг. Когда к власти в США пришёл Билл Клинтон, а в Великобритании — Тони Блэр, у немалого числа обывателей возникло ощущение некоего поворота. Во Франции такое ощущение дала позднее победа на выборах социалистов во главе с Франсуа Олландом. В Греции — избрание партии «Сириза» и Алексиса Ципраса. На практике поворота не случилось, всё вылилось в манипулятивные имитации, удобные для продолжения старого курса. Они-то и подрывали веру во вроде бы имеющиеся демократические механизмы. Но, может быть, оппозиция неолиберальному мейнстриму нашла какое-то решение? Была же альтернативная «отжившим своё» ячейкам профсоюзов и партий идея сетевой организации? И носились с ней в «нулевые годы» в Европе и Америке не слабо.

Сети не стали основой возрождения «подлинной демократии», а вера в них лишь помогла консервации оппозиции неолиберализма. В этих сетях она и гнила, время от времени внушая себе: не надо повторять путь старый партий, в них было всё зло — они убили эгалитаризм подлинного народного движения, и не надо предлагать конструкции за народ и для народа (все эти съезды, комитеты и комиссии), ибо так будет совсем погублен подлинный дух демократии. В итоге «подлинный дух» существовал лишь в воображении. А когда пришло время социальных сетей в интернете, выяснилось, как много они дают для управления индивида и как мало в них значат горизонтальные связи индивидов. С такими сетями легко было организовать волну протестов, а после проведения смены власти (переворота по заказу США) вернуть всех на места.

В 2008 году закончилось время устойчивой финансовой глобализации, начался большой мировой экономический кризис. Волны кризиса приходили одна за другой, пока не настал 2020 год. И тут окончательно выяснилось, что семена антиглобалистской альтернативы дают гнилые всходы даже в США.

Берни Сандерс снялся с выборов в самый драматичный момент для его народа в XXI в. А ведь до этого была серия неудачных попыток общества повлиять на процесс в Европе. Выяснилось, что у него нет структур и понимания механики их работы и личной работы в них, недостаёт солидарности и понимания ситуации. В итоге либеральная элита сохранила господство над «демократией». Но либеральные политические конструкции стали помехой в борьбе с кризисом.

Даже хорошо работавший прежде политический инструмент не всегда гарантирует экономического эффекта. Именно это мы и наблюдаем ныне в США, где Дональд Трамп никак не может разорвать путы базовой для республики системы сдержек и противовесов. Заблокирована обширная программа, о которой мы с коллегами по кафедре политической экономии и истории экономической науки РЭУ им. Г. В. Плеханова говорили в докладе «Дональд Трамп и экономическая ситуация» ещё в 2016 году. Что же касается левых и их представления об альтернативе, то она тоже не случайно оказалась далёкой от практики. В посвящённом этому вопросу докладе Института нового общества были вскрыты многие классические пороки левых, но поскольку развитие демократического процесса в XX в. шло нога в ногу с подъёмом классических левых, необходимо кое-что добавить.

Разочарование в демократических механизмах вернуло к жизни старый вопрос, в 1918 г. включённый Розой Люксембург в заглавие её брошюры «Реформа или революция?». Реформы в минувшие 40 лет были неолиберальными, и потому слово «реформы» вызывает у людей чаще всего негативные эмоции. Даже в России многим трудно принять тот факт, что в стране начинаются социально-патриотические реформы — не либеральные, не расшатывающие, а укрепляющие общество. Потому вопрос остаётся в силе.

Но вопрос этот ложный. Впрочем, он многим видится логичным, поскольку с 1980-х гг. внушалось, что существуют два пути, противоречащие друг другу: вроде бы жёсткий и как будто бы мягкий (тождественный либеральной демократии). В другой интерпретации: прогрессивный и оппортунистический, деструктивный либо реакционный. Последнее понимание навеяли неолиберальные реформы, всюду носившие разрушительный и антисоциальный характер. Однако под влиянием глобального кризиса 2008–2020 гг., под самый его конец, то есть теперь, стали возможны реформы другого типа. Они связаны с необходимостью выхода из затянувшейся эпохи экономического кризиса и возобновления устойчивого роста и развития. Естественно, они должны повысить устойчивость государств, в которых осуществляются, и сделать в итоге их более сильными в международном соперничестве.

Реформы нового типа и продиктованные новой эпохой стали возможными, и в России даже начались, а с ними начала формироваться и другая общественная реальность. Но как быть со штампами? И как быть с вульгарным, а на практике волюнтаристским пониманием революций на основе разочарования в либеральной демократии?

В книге «Капитализм кризисов и революций: как сменяются формационные эпохи, рождаются длинные волны, умирают реставрации и наступает неомеркантилизм» я посвятил немало страниц сложности такого явления, как великая модернизационная революция, и Великая русская революция тоже. Здесь существует единство как революционных, так и эволюционных и реформистских этапов (не методов!). Волюнтаристы «революции» никогда не поймут и не примут этого. Для них всякие реформы русского капитализма будут обманом масс, а их поддержка — предательством «дела освобождения трудового народа» либо мерой реакции. В таком слепом видении истории нет диалектики. Но потому волюнтаристы, приверженцы максималистской фразы и не имеют никакого отношения к реальным социальным революциям с их сложными многообразными последствиями.

В США, Великобритании, Западной Европе и Японии положение особое. Там неолиберализм далеко ушёл в деле воздействия на общество. От манипуляций с помощью либеральных институтов он перешёл к деструкции базовых норм морали и отношений, не вековых, но во многом взращённых в XX в. Нуклеарная семья подверглась атаке как «рабство патриархата», профсоюзы — как оковы для рынка, право большинства на закон в его интересах — как антидемократический эгоизм белых мужчин, дискриминирующий меньшинства. Сами меньшинства усиленно взращивались и помогали фрагментировать общество, в котором, как это показали события 2008–2020 гг., не нашлось сил опрокинуть неолиберализм снизу — левым, не важно реформистским или более радикальным путём.

Борьба за социальные и культурные реформы, за другую, не неолиберальную, а протекционистскую экономическую политику, благоприятную для создания рабочих мест и устойчивых доходов домашних хозяйств без «трёх работ на каждого» (соединения частичной занятости), на Западе ещё только начинается. Какой она окажется и каковы будут её плоды, сказать сложно. Ясно одно: умеренный леволиберальный поворот от радикального неолиберализма не удался. Говорить же о революционной модели поворота не имеет смысла в силу расщеплённости общества и неясности для него альтернативы. Скорее можно говорить о потребности в консервативном по окрасу, левом по содержанию и социально-патриотическом по форме развороте. Оживление демократического процесса начнётся на Западе, скорее всего, с этой стороны. Демократизм тут выразится, вероятно, не в процедурах, а в массовой поддержке новой повестки.