Почему для Белоруссии выгодно экономическое соединение с Россией, а не поход на Запад, уже приведший многие экономики к деградации? И что за новые условия устанавливаются в мире?

Минск и Москва сошлись в деле создания Таможенного союза в обстановке совсем не той, что появилась в мире позднее — к 2020 г. Первая волна мирового кризиса в 2008–2009 гг., конечно, задела евразийские рынки, но по большому счёту здесь отделались лёгким испугом. Евросоюз тоже отделался лёгким испугом, но затем начал погружаться в пучину депрессии и финансовых проблем его членов. Это, впрочем, не помешало ему нарастить свою активность на востоке. В то время в Минске видели российский рынок в качестве опорного для сотрудничества с Москвой. Российское начальство и менеджмент ведущих корпораций ничего дурного в этом не находили, так как ставка делалась на вывоз сырья. Модель поведения русского капитализма была тогда иной.

Так получилось, что весьма болезненный и продолжительный кризис 1970-х гг. на Западе воспринимался ещё и как сырьевой кризис. Аналогичная ситуация на рынках в конце первого десятилетия и начале второго десятилетия XXI в. трактовалась российским крупным бизнесом как естественное положение вещей, которое нужно принять, в котором нужно искать выгоды от вложений в добычу полезных ископаемых в любой части мира, а евразийское партнёрство можно строить на основе побочно возникшего широкого российского спроса. Не самим же его удовлетворять, уводя средства из областей сверхвыгоды?

Всё изменилось с приходом второй волны мирового кризиса в 2013–2016 гг. Уже нельзя было рассуждать о том, что справедливая цена на нефть не должна составлять меньше 100 долларов за баррель. Да и значение внутреннего покупателя из-за девальвации рубля возросло. Пережила свою девальвацию и Белоруссия. Пережила не менее, а может, и более болезненно, чем Россия.

Но если в Москве осознали необходимость изменения модели экономической политики, то в Минске принципиально ничего нельзя было поменять, не сделав шага на пути интеграции с Россией, предложив новый консенсус и новое, более тесное единство. Шаг этот не был сделан сразу. В результате союзнические отношения начали портиться.

Что изменилось в России и что ещё изменится? Экономическая практика стала более прагматичной, а точнее, начала обретать неомеркантильные черты. Ещё старый раннебуржуазный европейский меркантилизм складывался из опеки собственного производителя и продавца, с расчисткой для них внутреннего рынка, с поощрением товарного вывоза, стремлением к положительному сальдо торгового баланса. В наше время сюда можно добавить кейнсианские практики стимулирования внутреннего потребления. В России более всего выделяются материнский капитал, основную часть которого будут выдавать уже при рождении первого ребёнка, и курс на удешевление ипотечных кредитов.

Ценность внутреннего рынка осознана в той же мере, что и неустойчивость мировых цен на нефть и иные виды сырья. С 2008 года обвалы на этих рынках случались столь часто, что ожидать пришествия «справедливой цены» ныне едва ли имеет смысл.

Зато пришло понимание того, что отказ от переработки своего сырья, причём и глубокой переработки тоже, отдаёт прибыль другим странам. Компенсировать эту прибыль нечем. Нужно развивать свою переработку, реально свою — расположенную на защищённом политикой рынке и никак не за его пределами. Наконец, русское импортозамещение в пищевом производстве прямо задевает белорусскую экономику.

Прежний тип соглашения Минска и Москвы сохраниться не может. Россия сама способна производить многое, что получала прежде из Белоруссии в виде неких почти уникальных продуктов. Существует и проблема ловкого провоза через территорию братской республики товаров, для которых путь на русский рынок должен быть накрепко закрыт. Однако если позиция ЕС состоит в том, чтобы двигаться на Восток (при участии и патронаже США) исключительно ради расширения своей периферии, то Россия ориентируется на воссоединение, где в единой экономической системе возможно равенство всех её частей.

Какой вид имеет новая периферия ЕС, вполне показывает пример Украины. Но даже в еврозоне южные страны стараются поставить в подобное положение. Оттого социально-экономическая картина в Греции, Испании или Португалии даже «после кризиса» остаётся крайне печальной. Ресурсы тем или иным способом изымаются в пользу более северного европейского ядра. Они помогают поддерживать в нём финансовую стабильность, что особенно важно в эпоху глобального кризиса, которая продолжается с 2008 г. Наконец, им прописывается политическая вражда с Россией.

Белоруссия десятилетиями оставалась для еврократии неприступной крепостью. Но сейчас для неё крайне важно определиться относительно перспективы. Опыт юга еврозоны последних лет показывает, что никакого развития ЕС гарантировать не может. Напротив, Россия становится одним из новых центров развития в Евразии, и интеграция с нею выгодна.

Россия не пытается строить иерархическую систему господства, как это делают США и ЕС. Интерес Москвы в создании как можно более широкого и как можно более целостного рынка, что ставит недавних внешних партнёров в режим внутренней конкуренции, а не сегрегации и разорения, как с ЕС. В новых условиях прежний тип торговых и политических отношений между Москвой и Минском сохраниться не может. Это уже вполне показали многие возникшие сложности в отношениях. Именно поэтому интерес Минска состоит в том, чтобы сделать первый шаг к реальному соединению экономик, обеспечив себя гарантиями для предприятий, работников и управленческой когорты страны. Шаг этот даст импульс развитию обеих стран.

Прежние правила торговли не вернутся ни в Евразию, ни в остальной мир. Настаёт время соперничества центров капитализма — старых и новых. Россия будет в числе новых центров. И новая модель отношений с ней для Белоруссии куда выгоднее, чем сближение с Западом, тем более что выбирать приходится между развитием посредством создания новой тесной общности или принесением своих ресурсов в жертву старым лидерам, выдохшимся и больным в плане экономики, а потому особенно хищным.