Мы продолжаем разбираться в процессах политической трансформации в России и в том, как это повлияет на российско-белорусские отношения.  Об этом мы поговорили с политологом, директором Балтийского исследовательского медиацентра (Калининград) Александром Носовичем.

Из двух моделей в России получается третья

— Александр, что же произошло на самом деле в России в январе 2020 года после послания президента Федеральному собранию?

— В России начался транзит власти, который продлится до 2024 года. Причём это транзит не личностей, не лидеров, а перемонтаж институтов власти и строительство новой политической системы, которая будет продолжением путинской, но в то же время выходящей на новый уровень. Эта система будет более институциональной и менее зависимой от конкретного человека и конкретной политической команды.

В этом смысле начавшиеся изменения по факту революционные, но по сути эволюционные, потому что всё это будет растянуто на несколько лет и будет проводиться в тестовом режиме. Поставлена достаточно амбициозная задача трансформировать политическую систему, сохранив при этом политическую стабильность.

— Это возможно?

— Да, возможно, и многие западные государства этот период проходили. Конечно, здесь есть риск. Если мы вспомним перестройку, то тогда и политическая, и экономическая системы в конце концов развалились, потому что горбачёвская система власти за два года сменялась дважды. Никакая система управления таких нагрузок выдержать не может.

Именно поэтому у поколения, которое застало те события и сейчас находится у власти, необходимость производить новые трансформации вызывает определённые опасения. Но тем более знаменательно, что Путин на это пошёл.

— Александр, у нас была президентская республика, а какой она станет сейчас?

— Она остаётся президентской, но в несколько ином формате, чем это было по Конституции 1993 года. Президентская власть становится слабее, усиливается парламентская компонента, усиливается роль субъектов РФ, местное самоуправление встраивается в систему власти. До этого, как вы знаете, местное самоуправление не было формально частью вертикали власти. Наконец, усиливается значение Госсовета, в который, по всей видимости, и перейдёт Владимир Путин после 2024 года. Это будет по-прежнему президентская система, но не те её модели, которые мы знаем из политологии, а совершенно новая система. Это, в принципе, типично для России, потому что в нашей стране, какую модель из двух ни начинаешь реализовывать, получается какая-то третья. Так было и с федерализмом, и с местным самоуправлением, так происходит и сейчас. Наша страна всегда перемалывает существующие политические практики и как-то подстраивает их под себя.

— Как вы оцениваете правительство Михаила Мишустина, насколько этот кабинет министров другой, иной по сравнению с предыдущим?

— Этот кабинет более экономический, нацеленный в большей степени на экономику, его задачей станет выход на устойчивый стабильный экономический рост. Уже после ухода правительства Медведева были опубликованы данные о том, что рост ВВП за прошлый год снизился вдвое по сравнению с 2018-м. Для меня и многих моих коллег именно это стало конечным объяснением причин отставки правительства Медведева. В условиях внешнего давления, в условиях санкций рост ВВП на 1,3 % нас удовлетворить не может — это вызов нашей безопасности.

Именно поэтому фигура Мишустина, который очень многого добился в налоговой отрасли путём внедрения цифровых технологий, и стала в итоге выбором Владимира Путина в достижении экономического роста страны.

Кстати, это никак не противоречит тем социальным планам, которые озвучил президент в своём послании, потому что ранее было сказано, что основой активизации социальной политики должны быть не растраты фонда национального благосостояния, не включение печатного станка, а рост ВВП, то есть эти траты должны быть обеспечены ростом экономики.

Предкризисная Белоруссия

— Вам не кажется, что в данной ситуации Россия становится более социальным государством, чем, например, Белоруссия?

— Безусловно, именно так и происходит. Материнский капитал за первого ребёнка до последнего времени не выдавался ни у кого из наших соседей. Теперь это есть у нас, и с прошлого года это есть в Польше. Белоруссия по сравнению со своими соседями, Россией на востоке и Польшей на западе, оказывается в довольно странном положении со своим традиционным позиционированием в качестве социального государства. Александр Григорьевич Лукашенко, наоборот, начал 2020 год с заявления о том, что нужно затянуть пояса, как-то оптимизироваться, не думать о том, что государство вам будет что-то платить, то есть начал продвигать классические либеральные установки о том, что «мы даём удочку, а не рыбу». В этом отношении остаётся открытым вопрос о привлекательности белорусской модели в условиях, когда соседние страны по некоторым параметрам социальной политики начинают очевидно отличаться в лучшую сторону.

— В связи с этими трансформациями в России, в связи с ещё не до конца разрешёнными проблемами с углеводородами насколько будут меняться отношения России и Белоруссии?

 — Трансформация в России и российско-белорусские отношения — это два параллельных процесса. Более того, все решения по реформе власти в России, которые приняты Владимиром Путиным в январе, противоречат и опровергают те конспирологические версии, муссировавшиеся ранее, о том, что Путин рассчитывает остаться у власти путём слияния двух государств, России и Белоруссии. Эти бредовые версии, которые продвигались на Западе в последние несколько месяцев и которые отрицали все крупные российские эксперты, хоть как-то разбирающиеся во внутренней политике, просто развалились.

— Новое правительство способно углубить интеграционные процессы в российско-белорусских отношениях?

— Как технократы, они, конечно, способны усилить интеграцию, потому что согласованные дорожные карты — экономические, а новое российское правительство состоит из крепких специалистов в экономической области, которые способны реализовать эти карты, когда они будут подписаны. Другой вопрос в том, что на процесс подписания карт они мало влияют, это уже политическое решение, и тут мы по-прежнему будем упираться в непосредственный диалог Путина и Лукашенко. Как я понимаю, белорусская сторона отказалась подписывать пакет дорожных карт, а российская сторона не согласилась подписывать эти карты по отдельности.

— Как вы считаете, что в дальнейшем ждёт российско-белорусские отношения?

— Я боюсь, что Белоруссию ждёт ситуация 2010–2011 годов, когда у нас была схожая ситуация. Российско-белорусские отношения тогда тоже были в понижающей фазе, уже говорили о начале конца или даже о «конце конца» Союзного государства, были попытки поиска альтернативной нефти, альтернативного газа, демонстративные встречи  Лукашенко с представителями стран НАТО и Евросоюза, намёки на возможность ухода Беларуси на Запад и т. д. и т. п. Закончилось это всё сначала в декабре 2010 года массовыми протестами после президентских выборов, когда Запад воспользовался открывшимся для него окном возможностей для организации уличных беспорядков, а потом весной 2011 года был экономический кризис. Тогда республика смогла выбраться и спасти свою экономику за счёт той самой углублённой интеграции, которая на тот момент состояла в присоединении к Таможенному союзу, из которого вырос Евразийский экономический союз. В том, что белорусская модель развития в неизменном виде дожила до наших дней, заслуга ЕАЭС и углублённой интеграции с Россией.

Поэтому я думаю, что сегодняшняя ситуация очень похожа на ту, не в политическом, но в экономическом плане точно. Белоруссия находится в предкризисном состоянии, очень бы не хотелось, чтобы всё закончилось новым кризисом, потому что это не чужая мне страна, у меня родня и много друзей в Беларуси, но, к сожалению, тенденции сейчас негативные.

Работа над ошибками

— Некоторые эксперты говорят о том, что сегодняшняя ситуация в Белоруссии похожа на предкризисную ситуацию на Украине. Вы согласны с этим?

— Нет, не согласен, потому что там другая ситуация.

Нет такого перетягивания каната между Россией и Западом, которое наблюдалось в 2013 году вокруг Украины. И этого перетягивания каната нет прежде всего потому, что Россия уклоняется от вовлечения в геополитическую игру с Западом за Беларусь.

Если вы оцените официальную реакцию Москвы на визиты американцев в Беларусь, то реакции нет: и представители МИД, и Дмитрий Песков говорят о том, что Беларусь — независимое государство, пусть с кем хотят, с тем и встречаются. Мне даже показалось, что такая реакция была неприятна белорусской стороне.

Как показала история с Украиной, эти геополитические игры очень дорого обходятся, но эти потери для нашей страны не смертельны, даже если Россия в них проигрывает, как это произошло с Украиной. Даже отрыв Украины при всей её стратегической значимости для России, при критической на тот момент зависимости российской армии от украинского ВПК не остановил процесс возвращения России к статусу великой державы: в 2014 году были события на Майдане, в 2015-м был приход России в Сирию и утверждение её как ключевого игрока на Ближнем Востоке. Потом у нас появились гиперзвуковое оружие, переговоры на высшем уровне с США после нескольких лет заявленного курса на превращение России в страну-изгоя.

То есть даже украинская история не стала для России критической. Не станет критической и потеря Белоруссии, хотя, конечно, работа по ней ведётся по принципу: «Как не повторить собственных украинских ошибок».

— Тогда получается, что это «топтание на месте» в российско-белорусских отношениях может продолжаться долгое время, пока не рухнет белорусская экономика…

— Речь идёт не о годах, а о месяцах. К сожалению, по заявлениям представителей официального Минска, я делаю вывод, что положение белорусской экономики предкризисное. А наши углеводородные отношения с Белоруссией — это такой очень многосерийный сериал, который длится уже лет 15, и в каждом сезоне возникает обсуждаемый момент «альтернативной поставки нефти».

Белоруссия уже пыталась закупать нефть у Венесуэлы, у Казахстана, привлекала к сотрудничеству по импорту нефти морские порты Прибалтики. И всё в итоге возвращалось на круги своя — всё возвращалось к поставке нефти из России. 

Даже по мировым ценам для Белоруссии российская нефть самая дешёвая, прежде всего из-за географического положения. Кроме того, все белорусские НПЗ настроены под нефть марки Urals, и денег на то, чтобы сейчас провести масштабную реконструкцию под другие мировые марки нефти, у Белоруссии нет.

— Не может ли Белоруссию постигнуть участь прибалтийских стран с их демографической катастрофой, с их практически уничтожением?

— Безусловно, такая опасность существует, потому что Беларусь, как любая восточноевропейская страна, находится в той же зоне риска, что и Украина, Молдова или прибалтийские республики. Она же очень исторически похожа с Латвией и Литвой (особенно с Литвой). В советское время у них были идентичные структуры экономики, очень похожие механизмы хозяйствования, так же, как и в Латвии и Литве, в советские годы 60 % экономики приходится на промышленность. Тем интереснее, насколько разными путями эти страны развивались после 1991 года. Я об этом целую книгу написал. За счёт выбора совершенно иного пути развития, чем Латвия и Литва, Беларусь при всех изъянах своей модели сумела сохранить человеческий потенциал за счёт сохранения большой промышленности. В результате разрушения всех экономических связей, выработанных за последние четверть века, будет рушиться и собственная экономика Беларуси, и тогда там начнутся те же самые демографические процессы, что и в Прибалтике, потому что безработное население оттуда побежит, а молодёжь уедет первой. Побежит прежде всего в Россию, потому что есть открытые границы и есть московская агломерация, которая на западе доходит уже почти до границ Беларуси.

Я повторюсь, что пока ничего этого не произошло и во властных и околовластных кругах Беларуси осознают существующую опасность. Поэтому, может, и не произойдёт. Но опасность есть.