О политическом и экономическом перевороте в России, а также об отношениях России с партнёрами по Евросоюзу и не только мы говорили c экономистом, руководителем Центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений Василием Колташовым.

Эволюция элит

— Василий, что произошло в России в январе?

— В России произошёл переворот, но не антиконституционный переворот, который грезится Навальному, покойному Немцову или каким-то американским агентам, а переворот конституционный, не противоречащий закону и касающийся российской политики.

Суть этого переворота в том, что неолиберальная партия (рассуждать в категориях либерализма XIX века нет никакого смысла, это всё «слова, слова, слова», как говорил Шекспир, и к жизни это никакого отношения не имеет), партия финансистов (а неолиберализм — это прежде всего политика в интересах финансистов), потерпела в России поражение и была отодвинута от власти.

Причём заметьте, не уничтожена, не ликвидирована, а отодвинута от власти. В чём это выразилось?

Во-первых, в том, что новый премьер Мишустин рассматривается скорее как надёжный исполнитель Путина.

Во-вторых, первый вице-премьер Белоусов будет отвечать за экономику. Взгляды Белоусова известны, и это не взгляды представителя чикагской экономической школы, чикагского мальчика, каковым был у нас Улюкаев и остаются Силуанов с Кудриным. Белоусов — протекционист, сторонник поддержки собственного рынка, предприятий и государства, а вследствие этого государственник. Но государственник не в смысле 90-х или начала нулевых, когда это понятие было модным, а в смысле защиты и усиления существующего государства, и не какого-то фантастического, а того, которое есть. В этом смысле ни данный термин, ни Белоусов никогда не были приятны этой неолиберальной партии.

Наконец, совершенно замечательно назначение замов Силуанова, которого оставили в правительстве, как оставили и Кудрина на контроле в качестве главы Счётной палаты. Силуанова оставили, но ему поставили двух замов из ведомства налогов и сборов, то есть людей премьера Мишустина. Это я называю «действием в духе советской традиции» («Товарищ Ягода, товарищ Ежов поработает вашим замом; товарищ Ежов, товарищ Берия поработает вашим замом некоторое время»), а это называется «перехват ведомства».

Невозможно просто уволить Силуанова, видимо, потому что вопрос денег очень беспокоит нынешнее правительство, а второй вопрос, который беспокоит нынешнее правительство, — это вопрос саботажа.

Оставили и Набиуллину — её относили к либералам, хотя на самом деле она уже проводит несколько иную политику, чем привыкли от неё ожидать. Центробанк снижает ставку, а это делается по команде президента, потому что ЦБ подчиняется напрямую президенту. Но ЦБ должен был работать синхронно с правительством, а делать этого не получалось, потому что прежний кабинет, работая под лозунгом «денег нет, но вы держитесь», проводил жёсткую непопулярную политику. Теперь же у власти девиз «деньги есть», и они есть именно на социальную политику.

Политика, которую декларирует президент, не очень приятна чиновникам как в Москве, так и в регионах. Она враждебна для тех, кто придерживается либеральных взглядов, потому что большие государственные расходы на соцполитику, инфраструктурные проекты недопустимы для либералов.

И это одна из причин того, почему в России реализовывались не значительные частные проекты, а мегапроекты: считалось, что если их будет чуть больше, чем мало, то разворуют всё. А если будет один проект, например, Олимпиада в Сочи, то, конечно, половину украдут, но что-то всё же сделают.

А сейчас подход другой: проектов много и деньги есть, точнее, они и раньше были. Более того, нацпроекты — это только зародыш, они сейчас будут расширены.

Кстати, говоря об оппозиции к нынешним переменам. Финансовые круги были очень сильно настроены против нацпроектов. У финансистов следующая логика: есть деньги, стало быть, деньги нужно дать тем, кто лучше всех умеет распоряжаться ими, то есть банкирам и финансистам.

Логика Путина, а сейчас ещё и Мишустина с Белоусовым: деньги должны обеспечивать экономический рост и усиление России.

Пример — маткапитал. Предлагается не просто дать деньги на пропитание, а направить их на обеспечение экономического роста. Люди будут покупать недвижимость, а значит, надо строить/ремонтировать, раз надо строить, надо закупать всё для строительства и нанимать рабочих, это даст мультипликативный эффект.

В принципе, мы можем уверенно расти только на одной жилищной программе в следующие 10 лет, главное, чтобы цены не подскочили сильно, иначе они заберут весь рост. Можно сделать так, чтобы цены не росли, то есть если строить будут много, будут создавать инфраструктуру, если будет большое предложение на рынке, то и цены не вырастут. Пример — Москва. Если вы не улучшаете транспортную систему Москвы и Московской области, то все вынуждены будут ломиться на узкие улицы центральной Москвы. А если люди понимают, что можно поселиться подальше, потому что есть новые станции метро, на этом транспорте вы быстро доедете, есть перехватывающие парковки и т. д., то ты будешь покупать недвижимость там, где дешевле.

Развитие инфраструктуры имеет огромное значение для продажи недвижимости, причём не только транспортной инфраструктуры, но и социальной.

Или вот, например, строят под Москвой элитные как бы кварталы, но они по сути являются гетто, потому что там никакой ни транспортной, ни социальной инфраструктуры.

Поэтому если бы сразу это всё закладывалось, то всё бы раскупалось с чертежей.

— Вернёмся к правительству.

— Правительство во многом носит гибридный характер, там ещё остались старые кадры; есть и люди, которые предлагают новые для России подходы в экономике. А раньше у нас стояли блоки на подобные вещи. Государство в лице Улюкаева и Силуанова говорило: «Мы неэффективное государство, поэтому всё, что нужно сделать, — это всё приватизировать, собирать налоги, и всё. Откройте дорогу бизнесу, он всё сделает». Но на самом деле Улюкаев и Силуанов новые условия для бизнеса не создали, за исключением условного роста в международных рейтингах, что, кстати, недорого стоит без экономического роста.

Отставка правительства и формирование нового кабинета другого типа были запрограммированы отчасти изменением экономической политики в России, отчасти изменением экономической ситуации в России и в мире.

Всё началось с того, что полнейшую несостоятельность прежней неолиберальной политики правительства показала вторая волна кризиса 2014–2016 гг. Обвал был невероятный, и растерянность чиновников была нешуточная, а треугольник Медведев — Силуанов — Улюкаев показал свою некомпетентность в силу неготовности к кризису, который в итоге развивался, как хотел.

Минэкономразвития искало дно, знаменитое «дно Улюкаева», никакой стратегии выхода из кризиса у него не было.

Не было никакого понимания и того, почему Запад пошёл в атаку на Россию вместо того, чтобы прийти на помощь, как мы им помогали в 2008–2009 гг., когда наши министры прилетали в Америку на встречи «Большой двадцатки», чтобы решить, как спасти и стабилизировать мировую финансовую систему. И ведь спасали, стабилизировали. Почему же они вместо того, чтобы помочь нам стабилизироваться, поступили наоборот, добавив к экономическим ударам ещё и политические? Ну хорошо, Крым взяли, но ведь в 2008 году Россия одержала победу в войне с Грузией, проамериканской страной, и тогда на Западе сжали зубы и ничего не сказали? А всё потому, что тогда мы им были нужны, им нужно было, чтобы Россия участвовала в коллективном спасении Запада, чтобы, не дай Бог, никто не сказал: «Знаете, ребята, вы сами виноваты, выкарабкивайтесь, как хотите».

Тогда они побоялись, что рухнет тот самый вашингтонский консенсус, который был символом глобализации. Сейчас ситуация совершенно другая: глобализация закончилась. Уже Обама вовсю боролся против России, Хиллари боролась так, что даже американские избиратели испугались и поняли, что им этого не нужно, у них своих проблем хватает. Трамп пришёл уже на косточки.

Мир изменился. И в этой ситуации умер либерализм, он умер как глобальная доктрина и как глобальный консенсус, но неолибералы с финансистами остались, равно как и риторика. Остался и американский интерес к смене власти в России, чтобы взять её под контроль, как Украину и Прибалтику.

Проще говоря, противоречия в мире оказались очень острыми, конкуренция обострилась, и это привело к тому, что российская экономическая политика с 2014 года стала меняться, она начала становиться меркантильной, расчётливой, рациональной, ориентированной не на раздаривание рынков и раздел прибыли, а на самостоятельное производство и зарабатывание денег.

Я называю это «неомеркантилизмом», только была эпоха неолиберализма, эпоха свободной торговли, конечно, управляемой, но так называемой свободной. Но всё, эпоха неолиберализма закончилась: мы больше не покупаем то, что нам не нужно, и покупаем лишь, что мы не можем делать сами. Это не уголь из Новой Зеландии, как было когда-то при Ельцине, у нас есть свой уголь.

Всё, что можно производить у себя, нужно производить у себя и оставлять здесь прибыль; всё, что можно перерабатывать у себя, нужно начинать перерабатывать у себя и вновь оставлять себе прибыль. Не могу сказать, что всё у нас пошло быстро и легко, этот поворот не был подготовлен хорошо. Вообще, такие повороты не бывают подготовленными. Приходит кризис, бьёт по экономике, и тогда начинает формироваться понимание, что делать.

О партнёрах, прижимаемых к сердцу

— А что произошло в отношениях с партнёрами по постсоветскому пространству?

— Вся эта история с новой экономической политикой России вызвала проблемы с партнёрами по Евразийскому экономическому союзу, обострились отношения с Белоруссией, к примеру. Потому что прежняя евразийская сделка больше не работает. В чём она состояла? Мы даём вам рынки, вы даёте нам свою лояльность, мы даём вам нефть дешевле, вы даёте нам готовые товары; зачем нам что-то производить, когда у нас есть своё супердорогое сырьё.

Даже страны вне ЕАЭС использовали такой подход. Например, Грузия жила по такой формуле: ты, Россия, даёшь нам туристов, мы даём тебе пощечину, ты будешь утираться, вести переговоры, уговаривать нас войти в Евразийский союз, чтобы продавать нам по льготным ценам углеводороды, а мы дальше будем тебя игнорировать.

Но модель поведения России изменилась, Москва просто стала вести себя иначе. Если вы оскорбляете нас, то не будет вам никаких туристов. Если кто-то к вам приедет посмотреть на Грузию, то пусть, но мы сделаем всё, чтобы наши деньги оставались у тех, кто действительно является нашими друзьями. То есть сейчас модель такая: мы покупаем у тех, кто покупает у нас. Мы не пытаемся никого подкупить суперскидками и супертолерантностью, это время ушло, и ушло безвозвратно.

— Возвращаемся к Белоруссии...

— Белоруссия пытается шантажировать Россию, требуя сохранить прежний характер отношений и льготы, и тогда Минск будут продолжать имитировать интеграцию, а если Россия откажется имитировать интеграцию, окажется один на один с «проклятым Западом». А чтобы вы поняли, что вы легко можете оказаться в такой ситуации, если вы не купите нашу благосклонность каким-то образом, мы уже сейчас принимаем американских представителей, проводим публичные важные переговоры и говорим о том, как нам заменить российскую нефть раз и навсегда. Хотя это невозможно, об этом говорят все технические специалисты. Во-первых, потому что белорусские НПЗ рассчитаны на нефть марки Urals и непросто там перестроить технологический процесс. Во-вторых, невозможно купить нефть ниже рыночной цены, ни американцы, ни норвежцы, никто не продаст им нефть дёшево. Минимальные цены всё-таки даёт Россия.

И здесь прослеживается логика бюрократии, логика номенклатуры. Лукашенко не хочет отказываться от единоличной власти, он не хочет поменять её на роль в истории. Он мог бы сказать: «Белоруссия и Россия углубляют интеграцию. Мы начинаем переговоры, как нам объединить народ. Мы один народ и должны жить вместе. Будем строить одну экономику и добиваться взаимного процветания».

И начал бы процесс. Естественно, с торгом, естественно, с возможностями для бюрократии, причём для белорусской бюрократии это выгодный процесс, это дополнительные возможности для карьерного роста, потому что они встраиваются в более мощную систему. Предприятия можно защитить требованием создать единую российско-белорусскую монополию, чтобы избежать того, чего больше всего боятся белорусские предприятия — приватизации в стиле 90-х. Образовали бы холдинги, и все бы работали в рамках единой экономики. В честь Лукашенко называли бы улицы, города, ледоколы, ставили бы ему памятники при жизни, был бы он почётным заместителем председателя Госсовета, был бы он очень уважаемым человеком с очень большим влиянием на процессы в России, но не был бы он единоличным правителем маленькой страны.

А он уверовал в то, что маленькие страны — это навсегда, но это не навсегда. Это можно видеть на примере Прибалтики.

— Возможен ли вариант сохранения суверенитета?

— Россия сейчас прижимает партнёра к сердцу сильнее, чтобы шёл процесс интеграции. Лукашенко тут же придумал уловку: «А давайте придумаем какую-то общую валюту!» То есть единой системы всё равно не будет, не будет единого таможенного кодекса, не будет никакого единого пространства с едиными законами. Я в этом случае люблю рассказывать историю с Бисмарком. Когда обсуждалось создание единого таможенного союза между Австро-Венгрией и Германской империей, Бисмарк был против. И причины совершенно понятны: потребительская культура отличалась, отличались особенности производства и транспортировки товаров, да и уровень доверия австрийским таможенникам оставлял желать лучшего. Поэтому таможенная система должна быть единой. Поэтому и контрабанда через белорусскую границу до сих пор не уменьшается.

Следующий момент: Россия перестала раздаривать прибыль. Например, если раньше Россия спокойно покупала белорусский творог, то сейчас мы производим молочные продукты сами. Оказывается, в России и пшеница растёт, и коровы доятся. Следовательно, это уже политика, которую я бы назвал неомеркантильной. Тем более что санкционная война побуждает это делать. А это неудобно для рынка молочных продуктов Белоруссии, для рынка белорусских нефтепродуктов, для рынка белорусской сельхозтехники, и чем дальше, тем больше. И единственный способ всё-таки снять эти проблемы — сделать интеграцию настоящей. Необязательно этот процесс запускать немедленно, но его надо начать, надо разработать дорожные карты и т. д.