В прошлой заметке мы говорили о том, что Белоруссия имеет богатый исторический опыт собственной государственности. Причём опыт успешный — и времён Литвы, да и сейчас стыдиться нечего.

Если же внимательно присмотреться ко всему историческому российскому (евразийскому) пространству, то несложно заметить: это не исключение, а общее правило. Здесь все народы либо до вхождения в состав Российской империи/СССР имели опыт собственной государственности, либо наработали такой опыт уже под крышей российской культуры и государственности.

Да и сама Россия, к слову, не исключение: её суверенная государственность появилась (точнее, возобновилась) в результате национально-освободительной борьбы глухой северо-западной провинции Орды. Борьба настолько задалась, что вскоре добившаяся независимости национальная окраина присоединила к себе остальную Орду. Её-то и назвали Россией.

Удивительная и даже уникальная суть имперского и союзного строительства на пространстве исторической России в том, что самобытная национально-культурная государственность субъектов Союза здесь не помеха. Хотя бы потому, что это объективная данность и глупо её ломать. Более того, в исторической России всегда поощрялось развитие культуры государственности даже у тех народов, которые оказались союзными соотечественниками русских без собственного предыдущего опыта или перешли к России из состава других империй.

В этом нет какой-то мистической «православной толерантности». Скорее, именно эта «всеприимчивость» стала качеством русской государственной культуры ввиду объективных исторических данностей. Слишком историко-культурно неоднородные народы собрались на этом общем пространстве, не разделённом внутри естественными границами, чтобы их унифицировать. Даже осознанный единый знаменатель общих интересов тоже сложносоставной. Вот он и есть забота союзного ядра, а «на местах» сподручнее, чтобы каждый народ по-своему управлялся. Так рациональнее.

Таким образом, под крышей русской культуры государственности складывались (обогащались, трансформировались) культуры государственности народов в составе России. И, повторяю, этому развитию «федеральный центр» не только, как правило, не препятствовал, но и по факту способствовал.

Это сложная развивающаяся система. Она чревата естественными (а подчас и трагическими, вплоть до распада) кризисами, которые объективно требуют обновления механизмов союзного строительства. Ведь знаменитый спор Ленина и Сталина о модели СССР был как раз об этом: сохранить интеграционную сущность, но при этом учесть в ней новое качество национально-государственных самоосознаний, сложившееся к началу ХХ века. И в этом отношении ленинский план СССР, хоть и оказался не без изъянов, — естественное продолжение и развитие сложившейся веками практики Российской империи.

Нынешняя евразийская интеграция после кризиса уже конца ХХ века — прямой наследник именно ленинской идеологии «союза суверенных». И эволюционный шаг уже в её развитии: здесь суверенная государственность не просто «разрешена» и даже не декоративна — она является прямым и обязательным требованием к субъектам союзного строительства.

Такой подход упрощает общий знаменатель: он сводится к очевидной экономической выгоде от общего рынка, не перегороженного таможнями, от попытки восстановить элементы и цепочки производственных коопераций советского проекта, от единой системы военной безопасности. Разность же политических векторов как бы вообще выводится за скобки. Теоретически.

Практически же у стран союзного ядра, ни у России, ни у Белоруссии, ни у Казахстана как у суверенных национальных государств, нет проверенной историческим опытом готовой модели такой «купеческой» интеграции. Сборка происходит на ходу. И здесь опять же на уровне культурных понятий остаётся апеллировать к союзной идентичности советского образца. А к чему ещё?